Эндрю Мейер о Михаиле Ходорковском для The New York Times. Опубликовано 18.11.2009

Михаил Ходорковский, некогда самый богатый человек в своей стране, попал в «гулаг-лайт», как он называет путинскую пенитенциарную систему, шесть лет назад. С весны этого года почти каждый рабочий день его поднимают в 6:45 утра, окружают конвоем и сажают в бронированный фургон, чтобы отвезти в суд. По два часа туда и обратно этот человек, который в своё время являлся поставщиком на мировые рынки 2 процентов нефти, производимой во всём мире, сидит, сгорбившись, в стальной клетке размером 120 на 80 на 50 сантиметров. Осуждённому в 2005 году за уклонение от уплаты налогов и мошенничество, Ходорковскому теперь предъявлены новые обвинения, которые сводятся к краже предположительно 30 миллиардов долларов. Во мраке фургона Ходорковский старается подготовиться к процессу, воспроизводя в памяти прочитанное накануне – очередную из ежедневных пачек документов, предоставляемых адвокатами. Но самый знаменитый в России заключённый беспокоится ещё и о том, что будет, если в фургон врежется какая-нибудь машина (столкновения на переполненных московских дорогах – обыденное дело). «Шансов остаться в живых, – написал он мне как-то этим летом, – какая бы ни была скорость, почти никаких».

Ходорковский провёл за решёткой свыше 2200 дней. Журналистов к нему не допускают, но этот запрет привёл к возрождению диссидентской традиции, восходящей ко временам Ивана Грозного и князя Андрея Курбского в XVI веке: эпистолярного жанра. В этом году на протяжении нескольких месяцев, с июля по октябрь, мы с ним обменялись серией посланий – он был в переписке и с другими корреспондентами, как зарубежными, так и отечественными, – передаваемых через адвокатов (которые записывают его устные ответы) в обход глаз тюремного начальства. В суде он заявляет, что не понимает, в чём его обвиняют. Новое обвинительное заключение занимает 3487 страниц, но сводится к одному-единственному обвинению в том, что бывший главный исполнительный директор нефтяной компании ЮКОС и его заместитель Платон Лебедев входили в «организованную преступную группу», которая с 1998 по 2003 год украла у своей компании 350 миллионов тонн нефти. Этот объём превышает то, сколько компания ЮКОС фактически добыла за указанный период. В случае вынесения обвинительного приговора Ходорковский, первый срок заключения которого истекает в 2011 году, может быть приговорён ещё к 22 годам тюремного заключения.

За десятилетие, прошедшее со времени прихода к власти Путина, русские привыкли к уголовным делам против знаменитостей. Убийства политиков, журналистов и правозащитников, взрывы жилых домов, бойни в случаях с захватом заложников в Москве и Беслане – все эти ужасы притупили восприятие людей. Исключение составляет «дело Ходорковского». Ни одно другое так долго не привлекало внимание столь большого числа людей. Это дело явилось поворотным пунктом для России, водоразделом между бурными ельцинскими годами и более строгим режимом путинской эры. И сегодня, на повторном процессе в Москве, решается гораздо большее, чем судьба олигарха.

С самого начала президентства Путина 1 января 2000 года у него и так всё шло как по маслу. Но с устранением Ходорковского в 2003 году игра пошла по-крупному. При Ельцине руководители крупных российских финансовых инвестиционных групп держали под своим контролем ключевые отрасли (нефть, металлы, банки и средства массовой информации) и, в большой мере, власть была у них на положении заложника. Всё это изменилось зябким октябрьским вечером, когда, спрятав лица под масками, агенты Федеральной службы безопасности вошли в самолёт на одном из сибирских аэродромов, в результате чего произошёл самый знаменитый в России провод преступника перед прессой и телевизионными камерами – возвращение олигарха в Москву под конвоем.

Арест Ходорковского явился одинаковым потрясением как для российских патриотов, так и для западных менеджеров хеджевых фондов. Путин заставил олигархов соблюдать правила игры новой партии: получайте прибыль на здоровье, но в политику не лезьте. «Делом ЮКОСа отмечено начало в 2003 году государственного рейдерства», – сказано в одном из ответов мне Ходорковского на русском языке в прошлом месяце. Он добавил пояснение слова «рейдерство», заимствованного с Уолл-стрита и вошедшего в язык Пушкина: «То есть захват чужой собственности с помощью государственных институтов (прежде всего, правоохранительных органов)». Эти удары, заявлял он из тюрьмы, обернулись «бедствием для российского бизнеса». При Путине государство счастливо прибрало к рукам ряд самых лакомых в России компаний – прежде всего, компаний того же Ходорковского. Несмотря на уверения, что Кремль не собирается национализировать ЮКОС, государственная нефтяная компания «Роснефть», возглавляемая доверенным лицом Путина и в прошлом офицером разведки Игорем Сечиным, вскоре завладела крупнейшими месторождениями и нефтеперегонными заводами ЮКОСа.

Для Путина этот проект пришёлся кстати. Российские титаны, покорно взявшись за руки, все вместе ринулись финансировать проекты Кремля. На долгие годы, пока цена на сырую нефть марки Urals шла вверх, Путин мог забыть о непокорном олигархе, отбывающем заключение в Сибири. Он смог даже выехать из Кремля, ввести туда отобранного им преемника (Дмитрия Медведева), переехать в кабинет председателя правительства и держать в своих руках власть, находясь за троном. Но второй процесс Ходорковского попал на неподходящее время. На протяжении десятилетия путинизм зиждился на ненадёжном общественном договоре о принесении в жертву свобод во имя стабильности. Однако тут случился глобальный спад. Экономике России предрекается сокращение на 8 процентов в 2009 году, и количество россиян, оказавшихся за чертой бедности, дошло до 17 процентов. В то же время диархия Путина-Медведева даёт трещины, а кампания против Ходорковского – один из краеугольных камней правления Путина – грозит привести к расколу. В Москве круг тех, кто ставит под сомнение правильность жёсткой линии, расширился, выйдя за рамки одних только изолированных либералов и охватив олигархов, политиков и даже журналистов, которые некогда шагали в ногу с Кремлём. Вряд ли их голос вызовет волну народной поддержки Ходорковского, а тем более приведёт к возникновению организованной политической оппозиции. Тем не менее, они ставят неудобный вопрос, вопрос, который висит над Кремлём с самого начала судебной кампании: Кому страшен Ходорковский на свободе?

Ответ может быть найден в истории. К своим 46 годам Михаил Ходорковский прожил несколько жизней. В детстве он никогда не хотел быть космонавтом или генералом или футбольной знаменитостью. Он мечтал стать руководителем завода. То, что его мечта осуществилась, и так поразительно, заставляет задуматься, чем объясняется его стремительный взлёт – его гениальностью, везением, неразборчивостью в средствах или связями? Несомненно, однако, что свою роль сыграли и эпоха, и ум, и пробивная способность. Но начало у выросшего в семье инженеров многообещающим не было.

Борис Ходорковский и его жена Марина отдали по несколько десятков лет своей жизни московскому заводу «Калибр», на котором производились высокоточные приборы. Однако к 23 годам их сын был подающим надежды выпускником одного из самых престижных в СССР химических институтов, лояльным государству, занимавшим в институте должность заместителя секретаря комсомольской организации – союза молодых коммунистов. Когда он попробовал воспользоваться невероятными возможностями, появившимися при Михаиле Горбачёве, то, что он занимал должность в комсомоле, что для еврея в Москве было редкостью, открыло для него государственные двери. К 26 годам, ещё даже до крушения Советского Союза, он впервые разбогател, ввозя персональные компьютеры и продавая их с шестикратной прибылью. Вскоре он основал банк «Менатеп» – одно из первых частных финансовых учреждений в Советском Союзе.

В 1991 году, как Ходорковский напомнил мне в переписке, он оставил жену дома с винтовкой и ушёл в осаждённый Белый дом – здание правительства России – когда Ельцин, стоя на танке, приближал крушение Советского Союза. В 1995 году, в возрасте 32 лет, Ходорковский, руководя самой смышлёной командой в Москве, накопил достаточно денег и связей, чтобы быть в состоянии купить государственный нефтяной гигант ЮКОС, внеся авансовый платёж в размере 309 миллионов долларов. В следующем году он содействовал предотвращению взятия реванша коммунистами и переизбранию Ельцина. К 40 годам Ходорковский доминировал среди олигархов, имея портфель, охватывавший сферы от банковской до сельскохозяйственной и нефтяной. Со вступлением России в новый век и превращением ЮКОСа в её крупнейшую нефтяную компанию её главный исполнительный директор стал мультимиллиардером.

Москва быстро прославилась драматическими событиями вокруг олигархов и коварными интригами, но Ходорковский ни разу не скомпрометировал себя – он никогда не был застукан на курорте в Альпах, в московском казино или на яхте на Ривьере. Девушки, власть, даже деньги, казалось, не очаровывали его. Где другие купались в роскоши, он был скромным и крайне учтивым; его скрипучий голос, на полтона ниже, чем голос Майка Тайсона, никогда не звучал на дачных вечеринках для зарубежной прессы, а тем более на телевидении. Он рано развёлся со своей первой женой, но остался с ней в хороших отношениях. Со второй женой, Инной, он познакомился в институте. Ходорковский никогда не бросался в глаза – он носил джинсы и водолазки, отпуск семья проводила в Финляндии – но, как это ни неправдоподобно, он излучал обаяние крепкого технократа. Однако даже поднявшись так высоко, он казался растерянным, неуверенным в своей общественной роли. В отличие от олигархов-евреев возрастом постарше, таких, как Борис Березовский и Владимир Гусинский, которых часто захлёстывало сведение старых счётов, Ходорковский, похоже, не считал себя аутсайдером. Он не обладал образом, созданным для публики, и он неявным образом сделался олицетворением реванша советского отщепенца.

К 2000 году в Кремле обосновался Путин. А Ходорковский – чьё общее состояние оценивалось в 2,5 миллиарда долларов – примерился к новой роли. Он изменился, как он сам рассказывал коллегам. Если прежде ЮКОС и «Менатеп» прибегали к использованию налоговых гаваней, выстраивая цепочки компаний-пустышек в оффшорных зонах Европы, теперь Ходорковский стал сторонником корпоративного управления. Первые признаки эволюции проявились при Ельцине. В 1998 году в России произошёл крах: государство провело девальвацию рубля, объявило дефолт на 40 миллиардов долларов облигаций и перерезало пуповину, связывавшую её с рынками капитала. Банки рушились, фондовый рынок упал, и олигархи были в отчаянии. Ходорковский, по крайней мере так он говорил тогда коллегам, видел необходимость реформ. Компаниям, придерживающимся принципов прозрачности и уважения прав акционеров, считал он теперь, не страшны лихие времена; они привлекают зарубежные инвестиции и растут. Скептиков было хоть отбавляй. Это было своевременное превращение, если не сказать больше.

Даже когда Путин решил обуздать олигархов, Ходорковский расширил своё влияние новыми способами. Он привлёк такие американские фирмы, как «Маккинзи» и «Шлюмберже» – специалистов в области оптимального использования нефти и извлечения прибыли. Он также позаботился о страховке. Почти десять лет назад он нанял специализирующуюся на лоббизме вашингтонскую фирму «Эй-пи-си-оу», на которую работают бывшие послы и конгрессмены. Но на второй год пребывания Путина у власти Ходорковский открыл другой фронт, организовав фонд для поддержки некоммерческих и правозащитных групп. В последние месяцы перед арестом он обхаживал администрацию Джорджа Буша и таких влиятельных в политике лиц, как Джеймс Бейкер. Его фонд заполучил в свой совет попечителей Генри Киссинджера и лорда Ротшильда. Он финансировал политические группы в Вашингтоне и правозащитников на родине, а к радости Лоры Буш он подарил миллион долларов Библиотеке Конгресса. Он стал членом консультативного совета по энергетике Карлайлской группы, где оказался в одной команде с Бейкером, и встречался – в разное время – с Бушем старшим, Кондолизой Райс и вице-президентом Диком Чейни.

В Хьюстоне Ходорковский помахал перед нефтяниками 40-процентной долей ЮКОСа – эта продажа принесла бы миллиарды и, возможно, гарантировала бы защиту от государства. Но в 2003 году актом наглого фрондёрства с его стороны стало финансирование им оппозиционных политических партий. Затем осенью того же года он осуществил мегаслияние – объединение ЮКОСа и другого российского гиганта «Сибнефти», в результате чего была создана четвёртая по величине в мире нефтяная компания. Его восхождение на вершину было почти завершено. Но всё это время, как он сообщил мне в одном из посланий, он видел знаки, предупреждающие об опасности. «Я знал, что меня арестуют, – пишет он. – Я даже говорил об этом».

В октябре 2003 года Ходорковский поднялся на борт вылетавшего из Москвы самолёта будучи человеком, на чей арест уже выписывался ордер. Попрощавшись в течение лета с друзьями и родственниками за рубежом, он отправлялся в прощальное турне. Это должно было стать вторым актом в его новой роли, прослушивание в глубинке. Он стал проповедником вновь обретённого призвания – демократии. К его удивлению ему сопутствовал успех – восемь регионов, десятки выступлений, аудитория везде по большей части молодая. Ему предоставили трибуну даже в военном училище. Следующим должен был стать форум по правам человека в соседнем сибирском городе. Но прежде чем его самолёт успел взлететь, его окружили микроавтобусы тёмного цвета.

«Кому страшен Ходорковский на свободе? – спрашивает Марина Филипповна Ходорковская, 75-летняя мать подсудимого. – Извините за прямоту, но это Путин и все те вокруг него, кто украл ЮКОС». Марина Филипповна приходит в суд как можно чаще. Бывший инженер и всё ещё крепкий человек, она никогда не боялась высказывать своё мнение. Когда корреспондент «Би-би-си» спросил её, что бы она сделала, если бы встретила Путина, Марина Филипповна ответила мгновенно: «Я бы его убила». «Не мне говорить, что привело ко всему этому», – сказала она мне, когда мы стояли однажды утром, дожидаясь прибытия её сына, в обветшалом Хамовническом районном суде в центральной части Москвы. Она воздела вверх обе руки, желая обозначить этим жестом годы потрясений. «Я знаю только, что в этом деле главное политика и деньги. Но что главнее, только те наверху – она опять сделала жест руками, на этот раз к потолку – знают правду».

Ответ вряд ли будет найден в зале суда, где председательствует Виктор Данилкин, скромном помещении на третьем этаже не отличающегося высотой, зато взявшего шириной здания, примостившегося над Москвой-рекой. Каждый раз, когда я приходил на процесс на протяжении двух недель в этом году, я сидел в нескольких метрах от подсудимого. Эта сцена поразила бы воображение Кафки.

Ходорковский часами тщательно просеивает разместившуюся на его скрещенных ногах кипу бумаг, держа розовый маркер в одной руке и жёлтые стикеры в другой. Он сидит на скамье внутри узкого прямоугольника из стали и пуленепробиваемого стекла вместе со своим бывшим заместителем Лебедевым. Эту новую модель скамьи подсудимых советской эпохи охранники окрестили «аквариумом». Одна эта стеклянная стена – написал в одном из последующих посланий Ходорковский – весит полторы тонны. Работники суда попросили защитников – команда, которая своим количеством и составом превосходит всё из вошедшего доселе в анналы русской юриспруденции – отодвинуть свои столы подальше от скамьи подсудимых. «Боялись, что пол проломится», – пояснил Ходорковский.

Процесс является открытым, но регулярно приходят всего три–четыре корреспондента (все местные). В один день Марина и её муж Борис сидели в первом ряду. В другой день шахматный гроссмейстер Гарри Каспаров, превратившийся в лидера оппозиции, разместился в заднем ряду, сопровождаемый телохранителем. На улице перед зданием суда из автомобиля разносятся мелодии русского техно, а над крутым берегом реки по соседству на лавочках сидят влюблённые и дремлет бомж. В аудитории, редко превышающей два десятка человек, преобладает команда сторонников Ходорковского, состоящая из женщин, – самая преданная – школьная учительница, приходящая каждый день. В один из дней сторонники раздали жёлто-зелёные шарфы – это цвета ЮКОСа. Почти все, в том числе и журналисты, повязали их себе на шеи.

На процессе, который продолжается уже больше восьми месяцев, работа идёт по-стахановски: происходит зачитывание, без перерывов на то, чтобы попить или сходить в туалет, свидетельств – 188 томов документов, полученных от защиты или путём использования подслушивающих устройств или изъятых в офисах ЮКОСа, «Менатепа» и дочерних предприятий. Вместе с мундирами прокуроров и отсутствием стенографистов это зачитывание является пережитком советской системы. Защитники, в тот день в зале было пятеро адвокатов, наполовину закрываемые от сидящих в зале вазами, полными роз, могут вызвать любой из зачитываемых документов, заранее отсканированных, на экраны своих ноутбуков. Валерий Лахтин, худой, как тростинка, прокурор, не только с трудом таскает тома документов (каждый в несколько пальцев толщиной) – порой просто кажется, что он может потонуть во всей этой нефти и финансовой цифири. Когда он запинается, путая тонны и баррели, доллары и рубли, судья мягко поправляет его.

В зале суда – два мира. За стеклом жестикулируют, хихикают и подсказывают выступающим Ходорковский и Лебедев. Эти два человека, бледные, как тени, в результате стольких лет, проведённых в тюрьме, являются самыми оживлёнными людьми в зале. Адвокаты, прокуроры и регулярные болельщики в зале сидят смирно, по большей части, играя роли без слов в некоем эстрадном представлении с элементами фарса. Почти никто не слушает то, что бубнит прокурор. Охранники борются со сном, работающий в зале суда художник, делает наброски роз, большинство же читает что-то своё.

Рядом со мной сидел офицер безопасности в штатском, из высокопоставленных. Он часами был погружён в свой мобильный телефон, читая какой-то роман. Корреспонденты переключались с ноутбуков – в зале суда разрешено вести блоги – на книги. Один читал Чака Паланика. Две девушки двадцати с небольшим лет читали Евангелие. Мужчина в задних рядах слушал «айпод». Подросток по соседству решал судоку. «Всё это выглядит мило», – предупреждала главный русский адвокат на западе Каринна Москаленко. Москаленко, самый видный адвокат по правам человека в России, вошла в команду защиты вскоре после ареста. «Судья вежлив, секретарь внимателен. Мой клиент может высказывать своё мнение, и с нами обращаются любезно. Но этим всё и ограничивается – это представление, фарс».

«Наш», как называют Ходорковского его адвокаты, времени в суде не теряет. Он тщательно анализирует бумаги и временами медленно встаёт, постукивает по микрофону в аквариуме и осаживает прокурора. Выступает он нечасто, но когда это происходит, выходит кратко и едко. Даже после стольких лет за решёткой Ходорковский остаётся президентом корпорации, забавляемый окружением, терпимый к неудобствам и сохраняющий полную внутреннюю свободу.

Конечно же, тюрьма изменила его. Волосы коротко острижены до седого ёжика, а глаза прострелены красными прожилками, но очки без оправы, придающие ему вид учёного из Скандинавии, он носит, как и прежде. Даже после нескольких лет на тюремной пище он сохраняет плотное телосложение, но при этом выделяется неожиданная мягкость черт его лица, сужающиеся к концам пальцы и тонкие губы, которые могут вдруг сложиться в загадочную улыбку. Его заключение, прихожу я к выводу, наблюдая за ним день за днём, складывается в третий акт уникальной жизненной эволюции. Кто-то мог сомневаться в подлинности превращения Ходорковского в сторонника корпоративного управления и джефферсоновской демократии. Но в суде нетрудно увидеть, как его сторонники верят, что в тюрьме он приобрёл то, чего ему не хватало в его бытность олигархом: ауру нравственной силы.

Ходорковский утверждает, что соотечественники следят за процессом. «Дело ЮКОСа, – пишет он, – известно каждому российскому предпринимателю, каждому судье и прокурору, а также большинству представителей государственного чиновничества и милиции». Он добавляет: «Благодаря его широкой известности это дело станет эталоном расследования, порядка рассмотрения в суде и соблюдения прав человека бюрократическим сословием. Оно показывает, что может и чего не может делать государство для достижения своих целей».

Обращение, даже по российским меркам, было жёстким. Ходорковский провёл 39 дней в одиночной камере и 26 дней в голодовках. Его здоровье ухудшилось. Москаленко обращалась к лондонским токсикологам, чтобы те провели анализ срезов его ногтевых пластинок из лагеря в Сибири, где он содержался, опасаясь отравления её клиента. А вот нос ему действительно порезали – сокамерник заявил, что прибег к самообороне при гомосексуальном домогательстве. (Адвокаты Ходорковского давно опасались нападения в тюрьме, но этому инциденту большого значения не придали. Один из них назвал его «жалкой провокацией».) Одиночку Ходорковский заработал за целый букет проступков: принял два лимона от жены, пил чай в неположенном месте, ушёл со своего рабочего места (в лагере он шил рубашки и рукавицы), хранил у себя государственный тюремный регламент и шёл за пределами камеры, не держа руки за спиной. Он провёл свыше двух лет в зловонных московских следственных изоляторах. Сейчас он находится в камере, в которой сидят ещё от трёх до восьми других заключённых; почти два года после ареста он находился в камере аж с пятнадцатью, где стояли железные койки, единственный стол и 85-сантиметровая стенка, отделяющая общий унитаз.

С самого начала, однако, защите мешало одно: Ходорковский не был классическим диссидентом, таким, как Сахаров. Ходорковский строил ЮКОС с соблюдением олигархических стандартов 90-х годов: с использованием государственной бюрократии и офшорных зон. И в этой неразберихе, как недавно заметил Путин, бывало, что и кровь проливалась. В 1998 году в день рождения Ходорковского был застрелен Владимир Петухов, мэр Нефтеюганска, сибирского города, существовавшего благодаря нефти ЮКОСа, который пожаловался, что ЮКОС не платит своих долгов городу и рабочим. Потом было исчезновение Сергея Горина, бывшего некогда менеджером тамбовского отделения «Менатепа», и его жены Ольги. Их тела до сих пор не найдены, а московский суд вынес приговор одному из бывших партнёров Ходорковского Леониду Невзлину, который сейчас живёт в Израиле, признав его виновным в организации заказного убийства. Ходорковский, Невзлин и их адвокаты отрицают причастность к этим преступлениям.

По вопросу об аресте Ходорковского мнения правозащитного сообщества разделились. Многие не могут принять олигарха в качестве узника совести. Он не физик-диссидент или писатель, арестованный за крамольную рукопись, считают некоторые, а титан, лишившийся покровительства. Однако каковы бы ни были его грехи, Ходорковский посажен не за нарушение закона. Обхаживание им бушевского Белого дома и поиски партнёров по нефтяному бизнесу в стране и за рубежом приводили Кремль в ярость. Но самой большой его ошибкой было то, что он бросил вызов Путину. Причина его посадки, заявляет Ходорковский, «хорошо известна и широко обсуждается. Это постоянная поддержка мною оппозиционных партий и стремление Кремля лишить их независимых источников финансирования. А более низменная причина – желание отнять чужую эффективную компанию».

Возможно, им двигала корысть, но посаженный в камеру Ходорковский стал олицетворением диктата государства, его произвола и неограниченной власти. На сегодня властями предъявлены обвинения 43 бывшим сотрудникам и партнёрам ЮКОСа, проведено более ста налётов (в том числе на приют, управляемый родителями Ходорковского), а целый ряд адвокатов взят под стражу. Двум людям пришлось особенно туго. Василия Алексаняна, 38-летнего юриста, выпускника Гарварда, продержали за решёткой свыше двух лет, даже несмотря на то, что он болен СПИДом и раком. Юрист ЮКОСа Светлана Бахмина, мать двоих малолетних детей, провела в заключении четыре с половиной года. В прошлом году она родила дочь в тюремной больнице и была выпущена в апреле, только когда поднялась волна международного протеста.

Спасение, считают Ходорковский и его адвокаты, может быть обеспечено Западом. После ареста Ходорковского президент Буш как воды в рот набрал и многие прежние друзья попрятались, но в 2005 году сенатор Барак Обама выступил вместе с Джоном Маккейном и Джо Байденом соавтором сенатской резолюции № 322. Шаг был символическим, но был замечен многими в Москве, ведь в ней говорилось, что «Сенат считает, что система уголовного правосудия в России не обеспечила» Ходорковскому и Лебедеву «справедливого, прозрачного и непредвзятого обращения». После инаугурации Обамы, когда новый президент предложил осуществить «перезагрузку» американо-российских отношений, адвокаты и лоббисты олигарха пребывали в напряжённом ожидании. В июле, накануне своей первой встречи на высшем уровне в Москве, президент Обама преподнёс сюрприз.

«Мне кажется странным, – сказал Обама «Новой газете», последней настоящей газете в России, – что эти новые обвинения, которые являются упакованными по-новому старыми обвинениями, всплывают только сейчас, через несколько лет пребывания этих двух людей в тюрьме и когда подходит срок, когда они могут получить помилование». Президент смягчил своё заявление словами «Я лишь выскажу свою поддержку смелой инициативе президента Медведева по укреплению в России законности и правопорядка». Но для русских заявление Обамы прозвучало как оплеуха Путину.

Вне зависимости от отношения Белого дома контрнаступление Ходорковского продолжается быстрыми темпами. К настоящему времени дела, касающиеся его ареста и захвата ЮКОСа слушались или скоро будут слушаться в полудюжине европейских судебных инстанций. Ходорковский ждёт, прежде всего, баталии в Европейском суде по правам человека в Страсбурге. Ожидается рассмотрение этим судом первого из трёх исков, поданных от его имени Москаленко, который касается его ареста и предварительного заключения. В Страсбурге Кремлю брошен ещё один вызов – иск, предъявленный американским руководством ЮКОСа «в изгнании», как сообщается, на целых 100 миллиардов долларов.

Тем не менее, Ходорковский питает мало иллюзий в отношении Запада. «Несомненно, – говорил он о бывших сторонниках за рубежом, – они делали лишь то, что считали полезным для собственной страны».

«Я никогда не был ни коррумпированным государственным должностным лицом, ни самодержцем», – писал мне Ходорковский, тонко намекая на дуэт, часто обвиняемый в Москве, порой даже на публичных форумах, стоящий за делом ЮКОСа: Путина и Сечина, председателя «Роснефти», который теперь контролирует активы ЮКОСа. Однако о преемнике Путина Ходорковский предусмотрительно высказывается с похвалой. «Я уважаю Дмитрия Медведева как законного президента России, – сказал он газете «Собеседник» в марте. – Однако его политические взгляды не вполне ясны для меня. ЮКОСа он точно не крал – и ему нечего бояться меня или Платона Лебедева».

Если Медведеву нет причин бояться Ходорковского, он мог бы стать его освободителем, по крайней мере, таково одно из новых умонастроений. Среди последних неисправимых либералов Москвы стало модным говорить о процессе как о «возможности» – о шансе для Медведева избавиться от неудобного наследства и доказать, что он не чей-то ставленник, а сам по себе что-то значит. В начале своего пребывания в должности Медведев пообещал бороться с «правовым нигилизмом» в России – эвфемизм для обозначения коррупции в судебных органах. Новый президент также является поклонником техники – он щеголяет «айфоном» и видеоблогом. Если Ельцин жил внутри мыльного пузыря, а Путин на привязи у пекущейся только о собственных интересах разведывательной сети, Медведев может ходить по интернету и видеть, какой видит Россию остальной мир. «Новая холодная война», убийства правозащитников, журналистов и либеральных политиков и слухи о поставках оружия Ирану – он понимает, что это плохие новости. Надежда на то, что Медведев является либералом, лишь дожидающимся своего момента, столь велика, равно как и неверие в справедливый суд, что российские комментаторы пришли к маловероятной мысли о помиловании.

В июле Медведев коснулся условий. «Процедура должна идти с соблюдением норм нашей страны, – сказал президент итальянским журналистам. – Другими словами, человек должен обратиться к президенту, признать свою вину в совершении преступления и просить о соответствующем разрешении вопроса. Так что на данный момент, – добавил он уклончиво, – обсуждать нечего». Последовавшая серия полуопровержений лишь дала дополнительную пищу для рассуждений на эту тему. В далёких 2002 и 2003 годах, когда битва переросла в войну и управляющие стали заключёнными, Ходорковский считал Медведева, который стал главой администрации Путина всего через несколько дней после его ареста, пребывающем на его стороне. Это восприятие, даже если оно является принятием желаемого за действительное, может объяснить его готовность отказаться от неверия и, как он сказал мне, «поддержать усилия Медведева» тем, что не будет защищать себя в суде, разоблачая сугубо политическую подоплёку дела.

Однако его адвокат Москаленко не ожидает пробуждения. «Даже если Медведев подпишет помилование, – говорит она, – я очень сильно сомневаюсь, что эта бумажка выйдет за стены Кремля». Это заявление основывается на прошлом опыте. Говорят, что Медведев подписал такое помилование в прошлом году в отношении тогда ещё ожидавшей ребёнка Бахминой. Но до её адвокатов оно так и не дошло. А что думает сам заключённый? «Никто кроме двух человек во всей стране не знает, сколько мне сидеть до освобождения – и наступит ли оно вообще когда-нибудь».

В один момент у него был выбор, нехотя сообщают его адвокаты. Вскоре после ареста на столе Путина было предложение сделки: изгнание или тюрьма. Многие своевременно бежали за границу, от ближайших партнёров Ходорковского до бухгалтеров, которых он и в лицо-то не помнит. Они живут в тревоге в изгнании, кто в Англии, кто в Греции, кто в Израиле или Испании или США. Ходорковский не держит зла на тех, кто бежал – «Зачем плодить заложников?» – говорит он. Но для него такого выхода не было. «Лучше я буду политическим заключённым, – сказал он Москаленко, – чем политическим беженцем».

Процесс продолжается, и теперь на нём одного за другим заслушивают свидетелей. Ходорковский, некогда похвалявшийся тем, что его империя перешла на «безбумажное производство», обеспечен теперь чтивом, которое ему не одолеть и до конца года. Но он всё чаще всматривается в те дальние горизонты. Он хотел бы вернуться в энергетическую отрасль, говорит он. На этот раз он хотел бы заняться не нефтью, а «солнечной» энергетикой – предмет из институтских времён. Он мог бы также, по его словам, помочь в выведении России из спада. Что ни говори, а ведь он оказался «мастером антикризисного управления».

Одним июньским утром, накануне 46-летия подсудимого, двое людей из Вашингтона остались в зале суда по окончании заседания. Марджери Краус, глава столичной лоббистской фирмы «Эй-пи-си-оу» подняла над головой руки, сжатые в рукопожатии. Вышло эдакое победное приветствие. Юджин Лоусон, бывший глава Американо-российского делового совета, группы, которая преследовала цель свести вместе недоверчивых главных исполнительных директоров во имя их взаимного обогащения, повторил тот же жест. С серебром в волосах и в костюме в тонкую тёмную полоску Лоусон выглядел настоящим аристократическим гостем с Запада. В 2007 году Путин наградил его орденом Дружбы. В прошлом году Лоусон был введён в международный консультативный совет «Эй-пи-си-оу». Он встал перед стеклянной стенкой поднял ладонь со сложенными плоско пальцами и прорезал ею воздух под углом вверх, показав таким образом взлетающий самолёт. Мы уезжаем домой, сказали руки американцев, но наша поддержка остаётся с тобой.

Охранники сомкнули ряды, отперли клетку подсудимых и, надев наручники на Ходорковского и Лебедева, приковали каждого к одному из охранников. На лестнице из толпы, состоявшей в основном из женщин, как молодых, так и пожилых, раздались голоса – они поздравляли его с днём рождения и высказывали добрые пожелания. Человек, который, как по-прежнему считают многие, остаётся миллиардером, был в тапочках, тонких брюках, замшевой куртке и застёгнутой на все пуговицы рубашке без рукавов, – всё сильно поношенное. Он оказался в нескольких сантиметрах от меня. В одной руке он нёс авоську, полную бумаг с его записями, и пластиковую бутылку с водой на донышке. Он молча прошёл, губы сложены в полуулыбке, вверх по ступеням и через мгновение, под топот сапог по цементному полу, самый неоднозначный политический заключённый скрылся из виду.

Читать статью целиком на английском языке