Вечер у Ходорковских. Вспоминает Иван Стариков.

Радио Эхо Москвы, 11.08.2014

Начало января 2011 не по-московски хрустело снежком. Деревья стояли в куржаке, дымы на окраинах поднимались  вертикальными столбами.

Я позвонил Ходорковским, чтобы поздравить с наступающим Рождеством.  Трубку взяла Марина Филипповна. Выслушав меня, она неожиданно сказала: - Приезжайте к нам, Иван!  Мы с Борисом Моисеевичем  одни нынче.  Я пирог испекла.

Город открывался непривычно пустыми, затихшими улицами. Дорога на Звенигород  была свободна, а дальше звенящий от мороза асфальт на Кораллово и теперь уже заиндевевшие сосны.

Подъезжая к Лицею, я позвонил. Ходорковские встречали нас с женой у калитки.  Тропинка  вела к крыльцу деревянного, рубленого «в лапу» дома.

- Вы, стало быть, тоже люди деревенские - пошутил я. – Деревня, она ведь от слова «Деревянный».

Снаружи дом выглядел очень скромно, да и к тому же шустрые воробьи повыдергивали кое-где паклю. «Подконопатить бы надо летом» – машинально мелькнула у меня мысль. В прихожей было прохладно.

- Мы с Борисом Моисеевичем привыкли уже,- извинялась Марина Филипповна,- вот чуни, наденьте, пожалуйста. Дует по полу. Глядя на диковинную в современности обувь, я вспомнил, что у моей мамы в далекой, далекой Сибири были такие же валяные из войлока домашние чуни.

Вошли в горницу, и первое, что я увидел, были два портрета. Два больших портрета, стоявших рядом: их Сына и Президента. В этом было нечто мистическое, уходящее за пределы простой человеческой логики. 

Только что был вынесен второй приговор по делу «Юкоса», а они и здесь беззвучно вели диалог, эти два человека, теперь уже окончательно ставшие непримиримыми противниками. Давний русский спор длиной в тысячелетие: о свободе и справедливости, злате и булате, власти тьмы и тьме власти. Спор, воплотившийся  в драме, можно даже сказать в трагедии семьи. Он звучал беззвучным набатом судьбы в их доме.

Сели за стол. Пирог у Марины Филипповны был отменный.  Хвалили хозяйку, пили чай. Борис Моисеевич рассказывал анекдоты, не стесняясь необходимых по сюжету крутых мужских слов. Марина Филипповна, совсем как моя первая учительница, укоризненно качала головой.

Как водится, женщины заговорили о снадобьях и детях, мы с Ходорковским обсуждали жизнь, политику. И мне стало совершенно ясно: стариков держала на этой земле забота о детях. О тех 120 питомцах прекрасного Лицея, который создал их сын. Они стали родителями для этих ребят. Теперь вся их жизнь была связана с учебой, повседневными заботами, радостями и горестями своих учеников.

 Борис Моисеевич, как заправский завхоз говорил о ценах, рассуждал о закупках, интересовался условиями хранения корнеплодов. Марина Филипповна  - о том, чему и как учат ребятишек в лицее, об их быте, отдыхе, о зимних каникулах.

Перехватив один из моих взглядов на портреты, Марина Филипповна сказала: «Спасибо, что добираться теперь легче будет: Карелия, не Краснокаменск в Забайкалье».

Неслышно пролетело время. За окном сгустились зимние сумерки.

Ходорковские проводили нас до калитки.  Завершая Рождественскую тему под хруст снега, Марина Филипповна, продолжая, видимо, неслышный другим разговор, внезапно твердо сказала:

- Господь не оставляет нас, Иван. Это же счастье, когда кому-то нужна твоя забота.

Свет фар выхватил из темноты две одинокие фигуры Родителей у калитки. Опять зазвенел асфальт,  и опять дороги были пусты.

А перед глазами у меня стояли эти два портрета. С одного из них улыбался их Сын.

И Мать была благодарна Богу за то, что может оставаться Матерью и отдавать любовь своему Сыну всю, без остатка.

Светлая Вам память, Марина Филипповна!