Здравствуйте, это программа «Территория гласности», меня зовут Нателла Болтянская, у нас в гостях сегодня Владимир Переверзин. Здравствуйте, Владимир Иванович.

Здравствуйте.

Я так полагаю, что вы, в общем, себя виновным не считаете?

Я не считаю себя виновным, тем не менее, даже с самого начала, я не верил, что это происходит всё со мной, и я не мог допустить мысли, что меня арестуют и тем более посадят на 11 лет. Потому что не то что моего участия в преступной деятельности не было, такой деятельности не было как таковой, да. Это была полностью прозрачная структура, я официально работал и не мог допустить, что меня арестуют, и мне казалось, что вот-вот меня должны отпустить, что это какая-то чудовищная ошибка, бред и полная чушь.

А было ли ощущение обиды на кого-то? Гнева? Злобы?

Ощущения обиды у меня не было. А ощущение гнева – да.

На кого?

На сотрудников правоохранительных органов. На судью, которая меня судила. Когда судья давала 11 лет (тот срок, который потребовала прокуратура), никто ей не мешал дать, допустим, не 11, а 9. И все было бы намного проще. А Малаховскому она вообще дала на год больше. При этом она прекрасно понимала, что судит невиновных людей. Потому что там в течение всего процесса было ясно, что просто все настолько сфабриковано и сфальсифицировано, что я не сомневаюсь, она просто заранее уже знала, что незаконное решение выносит.

Вот за какую преступную деятельность вы получили этот гигантский, в общем, срок? Можете объяснить?

Нет, я не могу объяснить.

А попытаться?

Я получил срок за факт работы в ЮКОСе.

Можно ли говорить, что Басманный суд счел преступной деятельностью тот факт, что вы работали в ЮКОСе?

Да. Да. Да.

Замечательно…

То есть были представлены универсальные доказательства, которые подходили под любого сотрудника ЮКОСа. У меня в обвинительном заключении написана замечательная фраза… что я создавал благоприятные условия для совершения хищений. То есть под эту формулировку подходит работа дворника, работа водителя, работа охранника, работа буфетчицы – кофе подала – способствовала? – способствовала.

Способствовала.

Да. То есть это настолько расплывчато и размыто… А в качестве других доказательств на суде была представлена моя трудовая книжка - я работал в ЮКОСе. Это тоже доказывало якобы преступную деятельность. Основной массив доказательств занимала официальная финансовая отчетность компании ЮКОС.

Вы вышли сейчас на свободу ровно потому, что изменилось законодательство и, страшно проговорить это слово, Петушинский районный суд позволил себе снизить вам наказание, причем не на пару месяцев, а на год и два месяца. Как вы считаете, это такое глобальное изменение ситуации или какие-то еще у вас есть объяснения?

Я не думаю, что это какие-то глобальные изменения ситуации. Да, вышли изменения в уголовном законодательстве, которые снизили верхний порог наказания по 174-й статье, и судья Петушинского суда не мог принять иное решение, чем то, которое он принял. То есть меньше они не могли скинуть. Если раньше был порог санкции от 0 до 10 – у меня было 8. То сейчас от 0 до 7. То есть, они были вынуждены принять такое решение.

Владимир Иванович, вот один из вопросов, которые обязательно я вам хотела задать, по поводу того, что вы успели, так сказать, освободившись. Страна изменилась?

Очень много милиции. Вот я езжу на метро…

Полиции. Извините, пожалуйста.

Полиции. Да-да, но сути это не поменяло.

Ну, да.

Вот это очень бросается в глаза. То есть я постоянно передвигаюсь на метро, потому что это очень удобно, и количество милиции – это первое, что бросается в глаза.

Как на вас это воздействует? Вы считаете это успокаивающим, угрожающим или просто констатируете факт?

Угрожающим.

Как вы думаете, насколько и в каких направлениях, вы лично изменились за эти 7 лет?

В чем-то я изменился. Хотя, опять же, ИК – это исправительная колония. То есть можно так сказать, что в течение пяти лет меня исправляли, исправляли, но меня не исправили.

Но жена вам что сказала? В чем изменились?

Да, ни в чем. Говорит – такой же, как и был, как будто и не было этих семи лет.

Уже хорошо!

Как все мои знакомые сказали, я вообще не изменился. Время для меня остановилось 16 декабря 2004 года.

А можете вспомнить самый страшный день за эти семь лет и сколько, два месяца, да?

Да, семь лет и два месяца. Самый страшный день… ну, сложно сказать, потому что когда мне приговор оглашали 11 лет, то есть я вообще не верил…

Так не бывает.

Да, так не бывает, это не может быть, и вообще это какая-то чудовищная ошибка… ты живешь все время какими-то этапами. То от подписки до подписки, пока ты находился на суде. Мне казалось, что ну вот-вот следователи разберутся и меня выпустят - моя невиновность очевидна. Во время суда, я тоже думал – ну, вот сейчас суд закончится, меня оправдать должны. Потому что все это очевидно. Хотя, адвокат говорил – радуйся, если тебе за отсиженным дадут. Но я не сомневался, я даже надеялся на оправдательный приговор, на то, что меня выпустят…

Из зала суда...

Из зала суда – я не сомневался. Судья могла признать меня виновным, и ограничиться отсиженным - на момент вынесения приговора я уже отсидел 2 года и 8 месяцев. Поэтому никто ей не мешал вынести такой приговор. Потом, когда мне назначили 11 лет, мы ждали кассационные жалобы, потом надзорные – ты все время на что-то надеешься, потом надеешься на Страсбург, и вот на такие этапы было разделено все мое пребывание…

Позвольте теперь обратиться к цитате, той самой цитате вашего участия в процессе в Хамовническом суде. В августе 2010 года вы произнесли эти слова со свидетельской трибуны – ваш ответ на один из адвокатских вопросов: «Во время следствия на меня оказывалось давление сотрудниками прокуратуры, мне предлагали оговорить Ходорковского с Лебедевым, взамен на условный срок, потому что невиновность моя была очевидна для прокуратуры. Поэтому они, прекрасно зная, что сажают невиновного человека, предлагали мне сказать, что я знаю Ходорковского и получал от него указания, что вся моя работа контролировалась». Давайте поподробнее.

Это происходило с первого дня моего ареста – с 16 декабря 2004 года, мне сразу же предложили дать показания на руководство ЮКОСа…

Они вам по закону обязаны сказать, в чем вы обвиняетесь. В чем вы обвинялись?

Понимаете, это происходило следующим образом... У меня был первый допрос, когда я отказался от дачи показаний, ссылаясь на 51-ю статью Конституции, через месяца полтора мне позвонили из милиции, из спецотдела, попросили меня подъехать по указанному адресу, я туда приехал, там меня посадили в машину и повезли в Генпрокуратуру. В Генпрокуратуре мне сказали, в чем я подозреваюсь…

А в чем вы подозреваетесь-то? В работе в ЮКОСе?

В хищениях… в хищениях нефти и в прочих… Незадолго до этого, у меня был небольшой случай, я сидел в офисе ЮКОСа и разговаривал одним из сотрудников ЮКОСа (я не хочу называть его имя), и перед нами лежит газета «Коммерсант». Я читаю статью, что за хищение в ЮКОСе арестован директор компании «Ратибор» Малаховский. Я задаю ему вопрос, говорю – вообще, о каких хищениях в ЮКОСе может идти речь? Там же тотальный контроль, внутренний аудит, внешний аудит, служба безопасности, то есть работа вообще была забюрократизирована, на мой взгляд, даже излишне. Поэтому, какие хищения там возможны? Ответ: какие хищения – не знаю. Ну, – говорю, – а кто такой Малаховский? Он говорит: Я его тоже не знаю. И, кто бы мог подумать, что буквально через месяц, мне скажут, что Малаховский – это мой подельник, которого я в глаза никогда не видел.

Ну, давайте мы вернемся к вашему диалогу со следователем. Итак, вы обвиняетесь в хищениях нефти… прямо с первого дня, что ли они вам сказали?

С первого дня, да. Мне говорили, что ты нас не интересуешь, живи своей жизнью, ты даешь показания на первых лиц компании и гуляешь дальше.

Возможно, я не верил в реальность вот этих угроз. Мне конкретно говорили, что – да, тебе дадут 12 лет, от тебя откажется жена к тому времени, вырастет сын, тоже тебя пошлет на три буквы. Я думаю – что за бред? Такого быть не может. За что же мне там дадут 12 лет? А этот сотрудник милиции, высокопоставленный, он не то что как в воду глядел, он знал о чем говорит. И мне дали почти именно тот срок, который он называл.

Вот, опять же известно, что в тот момент, когда вы давали показания в Хамовническом суде, там же присутствовала группа членов Европейского парламента. Выйдя из зала после допроса, они сказали следующее: «Свидетель Переверзин находится под огромным риском из-за того, что он сказал сегодня» – это цитата. Вот многие за вас действительно реально испугались. У вас не было ощущения, что после ваших высказываний злобные хамовнические прокуроры поднимут какие-нибудь трубки и ваше положение усугубится?

Я опасался таких действий.

А чего вы опасались конкретно?

Всего.

А вот господин Лахтин, которого вы упомянули, общаясь с судьей Данилкиным, вы его когда начали идентифицировать?

Он присутствовал в момент, когда мне продолжали продлевать меру пресечения. То есть они стояли намертво, чтобы меня держать в тюрьме, хотя, я говорю, – за что же меня держать в тюрьме, когда я сам к вам пришел?

Валерий Алексеевич принимал участие в общении с вами или он просто присутствовал?

Он присутствовал на суде.

То есть, вы его видели.

Да, да.

Когда вам продлевали срок?

Да, да, да.

Но ни в какие контакты он с вами не вступал? А вот скажите, пожалуйста, опять же процитирую: «Этот человек присутствовал в суде и лгал» – так вы дословно сказали в Хамсуде. С вашей точки зрения, он уникум, феномен или таких, в общем, на сегодняшний день много?

Я уверен, что в Генеральной прокуратуре работают порядочные и честные люди.

Где?

В Генеральной прокуратуре. Но мне просто не повезло, я таких не встретил.

Владимир Иванович, это правда, что вы Ходорковского и Лебедева впервые живьем увидели в Хамсуде?

Да.

Лебедева я видел по… прошлой жизни. Мои должностные обязанности не предполагали общения с первыми лицами.

То есть с "подельниками" вы знакомы не были?

Нет, нет.

Да, что характерно.

Это факт, который был прекрасно известен сотрудникам Генпрокуратуры.

Скажите, пожалуйста, в тот момент, когда вы находились в заключении, у вас была возможность получать какую-то информацию о том, что происходит с самим Ходорковским, еще с кем-то из фигурантов процесса?

Ну, во-первых, я всегда общался со своими адвокатами, которые информировали меня о тех или иных событиях. Когда я сидел в СИЗО, я  имел доступ к прессе. Когда я сидел в первой колонии строгого режима Мелехова, там можно было выписывать журналы и газеты, то есть я был в теме. Дальше я немножко был уже ограничен информационно, потому что ни газет, ни звонков в тех колониях мне не предоставляли.

А объясните, пожалуйста, вы считаете, что условно-досрочное освобождение вы не получили ровно из-за показаний в суде?

Да.

Никаких других объяснений.

Сам факт того, что я осужден по делу ЮКОСа, что я не признал свою вину,  факт того, что я согласился быть свидетелем защиты…

А как декорировали? Вы что не встали, не сели…

Нет, они сделали очень просто. Когда мне скинули первый раз срок, я находился в колонии строгого режима, на тот момент я отсидел где-то уже около шести лет, мне скинули два с половиной года, и перевели меня в колонию общего режима города Владимира. Я приехал с блестящей характеристикой, потому что в первой колонии я стремился к УДО, я работал участвовал во всевозможных мероприятиях…

Поэтому ничто не препятствовало моему УДО. Как только я приехал во Владимир, ко мне приехал адвокат, и мы подали ходатайство об УДО. Буквально через несколько дней, меня вызывает начальник отряда, показывает мне постановление о наложении на меня взыскания. Я говорю: "Какое взыскание? За что?" Ну, и показывает поддельные документы, что якобы я, когда меня привезли на этап, провоцировал какого-то осужденного  на конфликт, обзывал его. Я говорю: "Такого не было же вообще. Все это сфальсифицировано". Говорит: "Ну, это не ко мне вопрос, это не я". Тем не менее, я встретился со своим адвокатом, мы подали жалобу в прокуратуру, которая проверила эти факты и, значит, не нашла ничего. Мой адвокат, проведя собственное расследование, когда он взял вот эти документы, которые были подложены к этому взысканию, проверил, там основанием была докладная одного осужденного. Он встречается с этим осужденным, он уже вышел на свободу условно-досрочно, а тот говорит: "А я вообще ничего этого не писал. Это не мой даже почерк". Провели почерковедческую экспертизу, все это подтвердилось и направили мы жалобу в суд. То есть, к сожалению, долго-долго процесс там затягивался, откладывался, ну в результате, мы, скажем так, прижучили администрацию колонии…

Ну, удалось восстановить?

Нет. Мне пришлось отозвать свою жалобу из суда…

Это почему же это?

Потому что на меня давили…

То есть вам сказали, что, парень, давай ты это все затормози, а то хуже будет, правильно?

Примерно так. Более того, я могу подробности привести. Меня переводили из отряда в отряд, то есть вокруг меня создавалась специально гнетущая обстановка, меня уже начали определенные осужденные, которые сотрудничали с администрацией колонии, провоцировать на какие-то конфликты, на драку…

А вас можно спровоцировать?

Уже можно. Я уже за себя не ручался, потому что я был в таком состоянии, что я был готов кого-то убить. То есть у меня было ощущение, что убьют либо меня, либо я кого-то убью. Меня вызывали должностные лица колонии там на беседы: "Отзывай свою жалобу, иначе, будет хуже. Иначе мы с тобой расправимся, с тобой расправятся, тебе сделают то, это". Значит, что делаю я? У меня судебное заседание через несколько дней, я понимаю, что что-то должно произойти, что что-то сейчас произойдет, и я понимаю, что мне придется отозвать эту жалобу. А отозвать мне ее не хочется. Я понимаю, что находясь здесь, сделать ничего не можешь. Что делать? Надо как-то менять место дислокации. Как можно уехать из этой колонии? Я принимаю решение попасть на больницу. И принимаю решение разрезать себе живот – вскрыть брюшную полость, чтобы выпустить себе кишки и, чтобы меня увезли на больничку. Вот это был единственный выход, чтобы не отзывать эту жалобу. Я готовился к этому, я не кушал, приготовил лезвие, разобрал станок для бритья, приготовил несколько лезвий… и за день до отзыва жалобы, я нанес себе несколько порезов, на меня накинулись заключенные другие, отобрали у меня эти лезвия. Ну, к сожалению, мне кардинально не удалось как-то вот свои планы исполнить, но тем не менее, у меня там все порезано, сейчас все это зафиксировано, буквально несколько дней назад, я провел медицинское освидетельствование, все это зафиксировано и это все подтверждается, то есть можете ознакомиться. И, после этого меня вызвали опять должностные лица колонии: "Ну вот, теперь тебе точно не уйти на УДО, мы тебя поставим на профилактический учет, как склонного к суициду, там тебе все равно придется писать объяснительную". На что я сказал, что я напишу, как было, почему я это сделал, и вообще, мой адвокат подаст заявление на возбуждение уголовного дела по факту доведения до самоубийства. Тогда они даже не стали отмечать этот факт в медицинской карте, они просто побоялись.

То есть не было у вас ничего?

Да, не было. То есть у меня чистая медицинская карта.

Судя по тому, что вы только что рассказали, однозначно готовились воевать, что называется до последней черты.

Да, первое что я сделал, я занимался проведением медицинского освидетельствования.

Как вы считаете, то что произошло с вами, как-то – посадили невиновного человека – это печальная норма нынешней жизни, это ситуация, с которой еще предстоит бороться и объясняться, это повод, лично для вас как-то включиться в дальнейшую деятельность по реабилитации себя самого… вы можете продолжить этот список. Вот что это для вас?

Я хочу добиться реабилитации.Потому что я себя считаю невиновным человеком и я буду добиваться окончательной реабилитации.

В России, я думаю, это не очень возможно, у меня надежда на Страсбург.

А как вы считаете, при каких обстоятельствах, ваши "подельники" Ходорковский и Лебедев выйдут на свободу?

Сложный вопрос. Я вообще не понимаю, почему такое происходит, почему так препятствуют условно-досрочному освобождению фигурантов дела ЮКОСа. Допустим, если бы я пошел бы по УДО, я бы не встречался бы с вами, а тихо-спокойно сидел бы. То есть они просто непонятно чего опасаются. Кому было бы плохо или хорошо от того, что Малаховский или Курцин находились бы на свободе? Или что произойдет, если Ходорковский выйдет на свободу?

А вы не догадываетесь?

Я догадываюсь.

Скажите, пожалуйста, а что говорят вам сегодня члены вашей семьи по поводу, так скажем, вашей дальнейшей деятельности? У них есть какие-то рекомендации, какой-то взгляд на ситуацию? Чего-то они хотят от вас? Что-то они вам предлагают, а что-то не советуют?

Они против моей публичности.

Понятно. Я думаю, что ровно на этой пессимистической ноте... вы, видимо, с ними тоже не будете соглашаться насчет непубличности?

Не буду.

Потому что получается, что единственная возможность как-то чего-то добиться, это что?

Я хочу высказаться. Если люди хотят меня слушать, я готов поделиться.

Ну, а мне остается напомнить, что наш сегодняшний собеседник – Владимир Переверзин, человек, который не сломался, человек, которому еще предстоят достаточно тяжелые испытания в большой зоне, потому что с точки зрения многих, то что сегодня происходит в стране – это большая зона. И я благодарю Владимира Ивановича за участие в программе «Территория гласности».