Радио Свобода, Елена Власенко, 09.04.2012

Семь лет и два месяца Владимир Переверзин отбывал наказание по делу ЮКОСа: суд признал его виновным в "присвоении вверенного имущества организованной группой в особо крупном размере" и в "легализации денежных средства группой лиц по предварительному сговору". Переверзина приговорили к одиннадцати годам лишения свободы, позднее срок заключения сократили из-за вступивших в силу поправок в Уголовный кодекс.

Как и Ходорковский, Переверзин не признает свою вину. Он рассчитывает на отмену приговора и реабилитацию через Европейский суд по правам человека. 15 февраля 2012 года он вышел на свободу и стал вторым освободившимся сотрудником ЮКОСа – после Светланы Бахминой – который предпочел публичность: вскоре после освобождения он созвал пресс-конференцию и заявил, что намерен участвовать в политике.

– Как вы попали в ЮКОС?

– Я работал в банке "Менатеп" почти со дня его основания. Туда попал из Управления внешнеэкономической деятельности Госкомспорта СССР – случайно, по объявлению в газете. В "Менатепе" начал с обработки платежных поручений в отделе международных расчетов и дорос до директора филиала "Менатепа" на Кипре. В 1998 году я должен был развивать и расширять его, но грянул кризис, и этот банк я вынужден был закрыть. После этого я и пошел работать в ЮКОС, где как раз собирались открывать филиал на Кипре.

– У многих не экономистов Кипр устойчиво ассоциируется с мутными схемами уклонения от налогов. Часто приходилось объяснять окружающим смысл вашей деятельности и само понятие "офшор"?

– Кипр по размерам инвестиций в российскую экономику занимает чуть ли не первое место. Как это может быть плохо? К тому же Кипр – это некая защитная схема для бизнеса, страхующая от правового беспредела, который есть в России.

– Как вы объясняли другим заключенным, за что сидите?

– Мне приходилось сидеть с разными людьми. Кто-то умышленно совершал преступления, кто-то случайно, а кто-то и вовсе не совершал. По статистике, в России огромное количество судимых и естественно, сочувствующих. Из общения с ними я понял, что в России выберут президентом скорее бедного, чем богатого, и убогого, нежели здорового. И власть, посадив Ходорковского, рекламирует его, упорно продолжая его таким образом пиарить. Он становится своим, потому что сидит. Ко мне люди относились с пониманием, после того как видели, как я вместе с ними таскаю цемент и работаю на бетономешалке. Чем дольше Ходорковский сидит, тем больше людей его поддерживают, понимая абсурдность приговора.

– Семь лет и два месяца заключения, невозможность воспитывать маленького сына и общаться с пожилыми родителями – так вы заплатили за то, что отказались дать показания против Ходорковского. А когда вы выступали в качестве свидетеля по второму делу ЮКОСа, вы еще и рассказали, что на вас ради этих показаний оказывали давление следователи. Так вы потеряли шанс на УДО. С Ходорковским, в отличие от Лебедева, вы не были знакомы. Ради чего такие жертвы?

– Это не было жертвой с моей стороны. Я думал о себе и сделал это ради себя. Я не смог бы жить, оговорив человека. Для меня это вовсе не подвиг, а вполне естественный поступок. Я не знал никаких тайн и дал лишь показания по своей работе – легальной и официальной, а другой не было. Своей вины я не признавал.

– Ходорковский тоже отказался идти на сомнительные сделки с государством и эмигрировать, выбрав тюрьму. Не все ваши бывшие коллеги его в этом поддерживают. Например, бывший глава правового управления ЮКОСа Дмитрий Гололобов неоднократно высказывался в духе того, что Ходорковский, выбрав тюрьму, подставил своих бывших сотрудников: одни вынуждены были покинуть Россию, другие лишились свободы.

– Я с Гололобовым не согласен и считаю, что Ходорковский поступил правильно. Это был его выбор. И такой выбор был у всех.

– А Леонид Невзлин поступил правильно?

– Конечно. Он уехал – зачем ему было садиться? Он разве предал кого-нибудь?

– Есть разные мнения.

– Ходорковский совершил поступок и достоин уважения. Он же был первым лицом компании и у него не оставалось иного выбора…А Невзлин… Кто-то должен был находиться на свободе, чтобы вести борьбу за сохранение компании, и если бы его арестовали, то Ходорковский бы только проиграл.

– Медведев отказался помиловать Ходорковского и Лебедева, Генпрокуратура признала дело ЮКОСа безупречным с правовой точки зрения. Вы же высказывали точку зрения, что уже летом 2012 года ваши бывшие начальники будут на свободе. Откуда такая уверенность?

– Я по-прежнему так думаю. В прокуратуре царит вседозволенность, которую безропотно принимают марионеточные суды. А Медведев сказал, что не понимает, почему должен миловать их, но не сказал, что не может этого сделать. Он несвободен в принятии своих решений. Прошение о помиловании, кроме того, что совершенно необязательно по закону, и вовсе не обязательно будет удовлетворено. Оно, по моему опыту, может и вовсе не покинуть стены колонии. Процедура подачи прошения о помиловании одинакова с процедурой ходатайства об условно-досрочном освобождении. Та же колония пишет характеристику, учитывает все взыскания и поощрения. Поэтому резолюция Медведева - это либо некое лукавство, либо незнание юридической процедуры. Возможно, другой человек после инаугурации будет вынужден сделать такой красивый жест – помиловать Ходорковского и Лебедева. Я на это надеюсь. Еще я очень рассчитываю на решение Страсбургского суда по ЮКОСу. Мою личную жалобу там тоже скоро должны рассмотреть – я направил ее в 2007 году. А так как у нас с Ходорковским одни и те же эпизоды, то решение по моей жалобе будет являться основанием для отмены приговора Ходорковскому.

– Вы всерьез думаете, что власть принимает в расчет международную репутацию и риск потерять потенциальных инвесторов для России?

– Конечно. Стремление к показухе движет нашим правительством. Отсюда и олимпиада в Сочи при низком уровне жизни.

– От демократии в России начали уходить в 1996 году, проведя нечестные выборы. Такая мысль содержится в главной публицистической работе Михаила Ходорковского – "Левом повороте". Вы с ней согласны?

– Я бы поставил точку на девяностых. Но, вероятно, было бы правильно провести разовую справедливую компенсацию, что предлагал, в частности, и Ходорковский: активы, которые были приобретены во время приватизации, через какое-то время за счет улучшения конъюнктуры рынка резко выросли в стоимости. Разницу можно было бы выплатить государству.

– Когда вы общались с "простыми людьми" в колонии, которые сначала реагировали на вас враждебно, вы не хотели что-то изменить в своих поступках в начале девяностых, чтобы потом не приходилось перед этими людьми оправдываться?

– История необратима и, наверное, приватизацию по-другому провести было невозможно.

– Вы уже успели заявить, что готовы заняться политикой. Почему? С кем?

– Я делаю то, что мне хочется делать. Мой семилетний опыт в колонии поможет кому-то что-то изменить. Я еще не определился с партией: не хочу, чтобы мои страдания эксплуатировали, и пока рассматриваю предложения.

– Ваш сын останется в России?

– Да. Будет поступать в Высшую школу экономики на экономический факультет. Дело ЮКОСа не отбило у него желание работать с бизнесменами.