Алла Гербер о «всей этой бессвязности и бессмысленности», которую читают прокуроры.

Я уже не в первый раз пришла, и мое мнение <о процессе> не изменилось, к сожалению. Главное, чего я не понимаю – что вообще можно сделать. Это невозможно слышать, потому что это не слышно, это невозможно понять, потому что это не понятно. Это невозможно включить в сознание, потому что делается все, чтобы мы не могли в этом молча соучаствовать. Молча. Ничего не выкрикивая, не говоря, но молча.

Мы начинаем соучаствовать и думать, и подключаться только тогда, когда говорит Лебедев. Все остальное делается для того, чтобы мы ничего не понимали и не должны понимать, а они <обвинение> все понимают. Они понимают одно, что вся эта казуистика, это полное собрание сочинений всей этой бессвязности и бессмысленности нужно для того, чтобы их осудить. По-видимому, такая сверхзадача.

Я в каком-то отчаянии. Я понимаю, может быть, и хорошо, что мы приходим и молча сидим, и молча сострадаем. Мы здесь и, наверное, это важно. Прежде всего, это важно для нас, для нашего самочувствия. Безусловно, это важно для Платона Леонидовича и Михаила Борисовича, но насколько это важно для судьи и прокуроров, не знаю, может быть, в какой-то степени тоже важно.

Михаил Борисович и Платон Леонидович большие молодцы. Но понимаете, все слова не слова, я боюсь даже их сейчас произносить. Единственное, что я могу сказать, что если мне завтра скажут, что нужно что-то сделать, при каком-то таком, не знаю каком условии, то я это сделаю. А что сделать я тоже не знаю. И от этого бессилия, от того, что мы не можем никак ни на что реагировать, я чувствую себя участником преступления.