Ведомости, 25.10.2013

Интервью с Владимиром Переверзиным, отказавшимся оговорить главных фигурантов дела ЮКОСа и отсидевшим за это более семи лет, проходило в ресторане «Бобры и утки». После освобождения это заведение для него — второй дом и офис одновременно. Однажды в начале 1990-х у него попросили в долг две малознакомые дизайнерши, оформлявшие его квартиру, Переверзин одолжил им $500 и забыл об этом. Спустя много лет девушки, открывшие этот самый ресторан, стали искать его, чтобы вернуть долг. И обнаружили, что он арестован по делу ЮКОСа. Переверзин рассказывает, что хозяйки ресторана помогали ему материально, когда он был заключенным, и продолжают помогать сейчас — так что все свои встречи он назначает здесь.

— До того как стать «заложником ЮКОСа», вы были успешным финансистом. Чем с точки зрения карьеры для вас обернулись семь с лишним лет лишения свободы?

— Пока не погашена моя судимость, я не могу преподавать, работать в страховых и финансовых компаниях. Я не могу никуда избираться — от президента России до более мелких должностей, причем, как следует из недавно принятого закона, и после погашения судимости. Понятно, что это было сделано главным образом для того, чтобы Ходорковский не мог бы никуда избраться — многие же законы принимались специально «под Ходорковского», это факт неоспоримый. Ну и отчасти под Навального, возможно. У меня недавно вышла книга, она стала бестселлером, первый тираж уже разошелся, издательство приняло решение выпустить второй. Так что пока я занимаюсь только ей — провожу презентации, даю интервью. Живу на гонорар от книги и на материальную помощь от разных людей. Но уже начинаю задумываться, чем заниматься в будущем. На момент ареста я был заместителем председателя правления банка. Конечно, квалификация и карьера разрушены.

— У вас были визовые проблемы из-за судимости?

— Да, в декабре 2012 года я обратился в американское посольство за визой, и у меня там запросили копию приговора. Это 240 страниц печатного текста, официальный перевод обошелся мне в 3 тысячи долларов. Потом в посольстве сказали, что не могут принять решения здесь и направили перевод моего приговора в Госдепартамент США. Оттуда после долгих раздумий пришел отказ в визе, потому что в приговоре не усмотрели никаких формальных нарушений и признали его законным и обоснованным. Я написал статью о том, что Госдепартамент США поддерживает приговор Басманного суда. Это вызвало некоторый резонанс в интернете, и уже через три дня мне позвонили и сообщили, что принято решение визу дать. Только сильные могут признавать свои ошибки. Сейчас у меня есть годовая многократная американская виза, и я могу ей воспользоваться для продвижения книги — она издана в США.

С британскими властями у меня тоже есть определенная история отношений. Изначально я обращался в британское посольство и получил отказ в визе. Они боятся, что фигуранты дела ЮКОСа попросят политического убежища. Мне даже шенгенскую визу было сложно получить. Но очень помогли немцы: Фонд Генриха Бёлля пригласил меня на правозащитный семинар в Берлин, дали однократную визу, потом многократную визу на полгода, а потом и годовую.

— Ваши адвокаты обратились в Европейский суд по правам человека, чтобы оспорить ваш приговор?

— Конечно. Моя жалоба на незаконность приговора и несправедливое судебное разбирательство находится на рассмотрении в Страсбурге с 2007 года. В России мы прошли все инстанции. Конечно, здесь никаких шансов не было — в России судебная система вся пронизана вертикалью власти. В книге я подробно об этом рассказываю, если сам не столкнешься с таким судом, не поверишь, что это может быть. Например, одним из доказательств моего «преступления» на суде была моя трудовая книжка. Судья говорила: «Ваша зарплата — это ваша часть от награбленного». Я не знал ни Ходорковского, ни кого-либо из моих «подельников», а они — меня. Под такие универсальные доказательства мог попасть любой сотрудник компании, даже ничего не надо было менять в тексте приговора, кроме имен. Но так сложилось, что «повезло» именно нам. Я не сомневаюсь, что в Страсбурге приговор будет признан незаконным и я получу какую-то компенсацию от государства.

— Как вообще появилась идея описать все, что с вами было?

— Еще до суда, когда я сидел в тюрьме. Я на протяжении всех лет заключения вел записи. К сожалению, частично они были конфискованы — в тюрьмах и колониях (а я прошел четыре тюрьмы и три колонии) очень не любят, когда заключенные ведут дневники. Но у меня хорошая память — я помню практически все. Физически на бумаге я все изложил месяцев за 10-11 после выхода на свободу, но реально этой книге много лет.

— Изменилось ли что-то в тюрьмах со времен Шаламова и Солженицына?

— Принципиально, наверное, не изменилось ничего. Изменились лишь масштабы происходящего. Опять же Шаламов говорил, что тюремный опыт в обычной жизни не нужен. Но когда он есть, его уже никуда не денешь. Тюрьма делает человека сильнее, если не сломает. Карьерные потери в банковской сфере для меня не имеют значения, зато я стал писателем — готовлю вторую книгу. Процентов 80 я изложил, но что-то осталось за кадром, и посттюремный опыт тоже представляет интерес. Единственные две невосполнимые потери — что без меня вырос сын (когда меня посадили, ему было девять лет) и во время следствия у меня умер отец.

— А жизнь в России, пока вы были в изоляции, как переменилась?

— Главное, чего не было тогда и что есть сейчас, — это ощущение масштабных политических репрессий. Режим, видимо, уже падает и пытается себя как-то поддержать. Это, наверное, самая кардинальная негативная перемена. Конечно, безумно жаль потерянных семи с лишним лет жизни. Потому что, когда находишься там, просто теряешь время. Тебя заставляют не пойми чем заниматься. Опять же сидит Ходорковский, его заставляют шить варежки. Кто кого унижает в этой ситуации? Возьмите и назначьте человека с таким опытом и знаниями, как у него, начальником производства! От этого выиграли бы все, и тюремщики в том числе. У меня была похожая ситуация. Я хотел работать библиотекарем, но для меня это было недоступным местом работы. Мешки грузить, цемент таскать — пожалуйста.

— А кто работал в библиотеке?

— Убийцы. Как правило, в библиотеках работают люди, осужденные за убийства. Мой политический приговор подразумевал только тяжелый физический труд.

— Как вы относитесь к экономической амнистии, объявленной этим летом?

— Резко отрицательно. Это все манипуляции, чтобы не выпускать Ходорковского, Лебедева. Хорошо, что выходит некоторое количество людей. Но по экономическим статьям, я думаю, у нас незаконно осуждено процентов 95. «Экономических» надо выпускать всех.