Светлана Бахмина продолжает вспоминать.

Сноб, 16.04.2013

По официальной статистике на 1 марта 2013 года в российских исправительных учреждениях содержится почти 698 тысяч человек — столько же жителей в Северо-Западном округе Москвы или, например, в республике Марий Эл. Из них 1825 человек осуждены на пожизненный срок. 8,2% заключенных — женщины. При женских колониях есть 13 детских домов, в них проживает 772 ребенка — примерно столько детей учится в одной московской школе. В 46 исправительных колониях для несовершеннолетних отбывают наказание 2200 детей. При исправительных и воспитательных колониях функционируют 319 вечерних общеобразовательных школ и действуют 555 храмов. В 2012 году в местах лишения свободы умерло более 4100 человек. Мы попросили рассказать тех, кто знаком с российской пенитенциарной системой, как в тюрьмах женятся, болеют, рожают, живут, в нашем спецпроекте «Жизнь в тюрьме»

Светлана Бахмина: Насколько мне известно, в мужских колониях царят именно понятия — все то, о чем мы читали в книжках или видели в кино. Женщины же гораздо больше озлоблены, социально опущены. На зоне очень важно, есть ли у тебя поддержка с воли или нет. Заработать на такие банальные вещи, как мыло, прокладки, очень тяжело. За сигареты, еду берут дополнительное дежурство, стирают кому-то. Самое неприятное — это унижение слабых на зоне, нужно сразу поставить себя как сильную личность. Я была свидетелем того, как женщина из Москвы, совершившая убийство по пьяни, превратилась в существо. Ее заставляли мыться, давали одежду, а она ее выбрасывала.

Если на работе ты не успеваешь прошить свою партию, то следующая женщина, стоящая за тобой на конвейере, не успевает прошить свою. Наказывают за это всех: дают меньше денег. Доходит вплоть до драк, в ход идут и ножницы, и табуретки. У меня лично не было особых конфликтов, я старалась находить со всеми общий язык.

Не могу забыть один случай: у нас была девушка лет двадцати, студентка из Питера. Согласилась на просьбу приятелей что-то кому-то передать, оказалось — наркотики. Ей дали очень большой срок — девять лет. Девочка при этом не то что с наркотиками не ассоциировалась, на современную молодежь была мала похожа: скромная, тихая, ни слова матом. Как-то раз она увидела что-то такое на конвейере, после чего у нее от шока отнялись ноги, она не могла ходить. Приехала ее мама, настояла, чтобы ее отвезли в гражданскую клинику и обследовали. Потихоньку она начала ходить, но, как старая бабушка, еле-еле, с палкой.

Периодически на зоне складываются лесбийские пары. Это действительно так. Не могу сказать, что видела какие-то насильственные случаи. Может быть, кто-то на воле был к этому склонен, кто-то — от безысходности. Потом, как и в гетеросексуальных отношениях, начинаются выяснения, доходит до драк, выцарапываний глаз, вырываний волос. Звучит смешно, но смотреть на такое неприятно.

До того момента, как я оказалась на зоне, я понимала, что в мире и в стране в частности есть ВИЧ-инфицированные, но никогда не думала, что их столько: из 1000 человек 200 были с ВИЧ.

Мне сложно сравнивать колонии, но, когда я была в СИЗО, так называемые «кратки» (те, кто сидят не первый раз) говорили, что лучше поехать куда-нибудь во Владимир, Тверь, чем в Мордовию: там максимально жестко соблюдаются все правила и порядки. Существуют «красные» и «черные» колонии: в первых власть полностью в руках администрации, во вторых серьезные решения не принимаются без согласия с «ворами в законе». Все женские колонии «красные», но мордовскую можно назвать «бордовой». Например, я не понимаю, зачем там сейчас ужесточаются требования к одежде: в какой-то момент даже запретили свитера с горлом. Не секрет, что форменная одежда и так холодная, неудобная, про красоту я вообще не говорю.

Я не понимаю, почему в колониях так строго разграничивается территория, я ни разу не слышала ни об одном побеге. Сегодня она представляет собой огороженную территорию, на которой стоят бараки. Можно прогуляться от барака до барака или до туалета. Недавно появились так называемые локальные зоны: вокруг каждого барака построили еще один дополнительный забор. Выйти из него можно только строем в столовую, на работу, в баню. Изначально была идея, что колония — это либо тюрьма с закрывающимися камерами, либо поселение с относительно свободным передвижением. На самом же деле это некий гибрид, оставшийся с ГУЛАГа.

Я попала в отряд, где на 90 женщин приходилось 72 «трупа» — тяжелостатейники. Единственное, что изменили за последнее время, — разделили «первоходов» и «краток»: первые сидят в ИК-14, вторые — в ИК-2. Не стоит забывать, что есть разные преступления: бывает кража сосисок, а бывают убийства.

На зоне очень меняется отношение людей к религии: в основном народ простой и обращение к Богу воспринимает как еще одну инстанцию для обжалования. Кто-то механически ходил в церковь, чтобы время убить, кто-то действительно с головой ушел в веру. Я и сама приходила в церковь, больше для того, чтобы побыть одной, что очень тяжело сделать на зоне.