В Хамовнический суд пришел тележурналист Дмитрий Крылов.

(rutube)

Дмитрий, добрый день, скажите, пожалуйста, почему вы сегодня пришли в зал №7?

Мне очень было любопытно, поскольку я слежу за этим процессом по интернету, по публикациям в прессе и хотелось это увидеть своими глазами, ну собственно говоря, как и очень многие мои коллеги и более важные такие представители нашей творческой элиты приходят сюда. И, во-вторых, наверное, это желание морально поддержать нынешних сидельцев. Я думаю то, что они здесь находятся, это отчасти, наверное, и по нашей вине, с нашего молчаливого согласия или безразличия. Если это было бы таким массовым явлением, то, наверное, это как-то воздействовало бы на власти.

Как вам кажется, чем может закончиться процесс?

Не знаю, говорить банальные слова о том, что хочется надеяться на лучшее, ну да, мы все надеемся на лучшее. Если у того человека, от которого зависит это решение, вдруг возникнут такие обстоятельства, что он поменяет своё решение и смилостивится, то значит тогда Платон Лебедев и Михаил Ходорковский окажутся на свободе.

Ну это, скорее всего, по внесудебным обстоятельствам…

Думаю, что да, наверное, какие-то политические, экономические. Вот такое у меня ощущение.

Существует очень расхожее мнение, что это политически мотивированный процесс. Вы с этим согласны?

Насколько я себе его представляю – да. Думаю да. Об этом как раз недавно говорил также лауреат Нобелевской премии <Эли Визель>, американский писатель, который получил Нобелевскую премию мира и который сейчас выступает в защиту Ходорковского и Лебедева и проводит какие-то общественные акции и т.д. с тем, чтобы создать общественную волну.

Как бы вы отнеслись к такой перспективе, если бы, например, Михаила Ходорковского и Платона Лебедева обменяли на кого-нибудь из российских шпионов и таким образом избавили бы от необходимости сидеть в тюрьме, но при этом выслали бы за границу?

Я, наверное, был бы счастлив такому решению, но боюсь, Михаил Борисович такой упертый человек, а поскольку потребуется признание его вины, а он сказал, что признавать этого не будет, в отличие от Игоря Сутягина, то, я думаю, вряд ли такое случится. Но если бы это случилось, это было бы очень здорово и это было бы хорошее решение и для наших властей развязать этот неразвязываемый сейчас узел.

Вы сказали о том, что всё, что происходит в этом суде, в какой-то степени зависит и от нас, по крайней мере, мы могли бы как-то повлиять. Как вы считаете, российское общество сегодня готово к тому, чтобы оказать сопротивление тому, что происходит здесь? За рубежом обсуждается всё, что происходит в этом процессе, а у нас - нет, у нас гораздо меньше.Как вы считаете, какое сейчас состояние общества в России, если говорить об этом процессе?

Оно очень какое-то… Вот как в своё время Юрий Афанасьев назвал наше общество – агрессивно-послушное большинство. Оно, к сожалению, за эти практически 20 лет, когда он это сказал с трибуны Верховного Совета, практически не изменилось. Мы по-прежнему остаёмся агрессивно-послушным большинством, и ничего не меняется. Вы вот сравнили с западным обществом, но я помню, в своё время меня поразило, когда я в Венеции увидел имена погибших подводников подлодки «Курск», которые были написаны на стенах. Они горевали, у них по этому поводу проходили массовые мероприятия, куда они выходили со свечками и т.д. То же самое было и по Беслану и по Дубровке. Мы оказались в этом смысле совершенно пассивными. Мы, потому я считаю себя частичкой этого общества, точно такой, как и все остальные. 

Скажите, пожалуйста, очень много известных людей посещают этот процесс: спортсмены, политики, писатели и т.д. Как вы думаете, должны ли сюда приходить известные люди нашей страны, чтобы посмотреть этот процесс, передать своё настроение обществу, чтобы общество изменилось?

Вы, собственно говоря, и ответили на свой вопрос. Да. Это моральная поддержка сидельцев, это небольшая попытка воздействия на общество и на судебную систему в том числе. И чем больше будет приходить публично известных, авторитетных, уважаемых людей, тем будет только лучше. И уж совсем будет вершиной всего этого, когда наша церковь, наконец, заступится за них.