Сегодня в Москве, в Сахаровском центре, в рамках проекта Института современной России «СПИД и туберкулез: ИСР против социального безразличия» прошла конференция, посвященная памяти Василия Алексаняна. Рядом со столом докладчиков мольберт с большим портретом Василия Алексаняна и датами жизни.

Открыл конференцию глава движения «За права человека» Лев Пономарев. Отметив, что количество людей, «тихо и медленно» умирающих в заключении от тяжелых заболеваний, увеличивается с каждым годом, а общественного внимания к проблеме как не было, так и нет, Лев Пономарев заявил: «Наша задача раскачать лодку, мы сегодня начинаем это делать».

Лев Пономарев, Владимир Кара-Мурза, Михаил Фридман

Старший эксперт Института современной России Владимир Кара-Мурза (мл.) говорил о том, что сегодняшнюю российскую ситуацию даже на основании данных официальной статистики «с полным правом можно назвать катастрофической»: в России сейчас зарегистрировано 650 тысяч ВИЧ-инфицированных, из которых 35 тысяч это заключенные, и более 200 тысяч больных туберкулезом, из которых заключенные составляют 58 тысяч. По словам Владимира Кара-Мурзы, больные заключенные, содержащиеся в условиях российских СИЗО и колоний, «фактически получают второй "приговор", который очень часто заканчивается смертельным исходом», и дело не только в безразличии, но и «в намеренном злом умысле» (как это было в «деле Алексаняна»). «Мы уже не можем, конечно, ничем помочь ни Василию Алексаняну, ни другим жертвам бессердечности или злого умысла, только можем и должны хранить их память и прикладывать все силы, чтобы хоть как-то поменять ситуацию к лучшему. Главная цель всего этого проекта – привлечь внимание государства и общества к этой проблеме», - сказал Владимир Кара-Мурза.

Первый доклад представил Михаил Голиченко – адвокат, ведущий аналитик по правам человека Канадской правовой сети по ВИЧ/СПИД. Эксперт утверждал, что для наркозависимых ВИЧ-инфицированных людей российские колонии являются просто-напросто «фабриками смерти»: «В местах лишения свободы ВИЧ-инфицированные получают туберкулез, и на фоне ВИЧ-инфекции туберкулез их быстро убивает. Сейчас ФСИН действует более взвешенно – они их просто актируют (здесь – освобождение безнадежно больных. - ПЦ). Когда они видят, что полуживой труп уже скоро скончается, то его есть смысл актировать, и тогда он не попадет во ФСИНовскую статистику. Поэтому статистика ФСИН по количеству умерших от туберкулеза неуклонно снижается».

Аня Саранг, президент Фонда содействия защите здоровья и социальной справедливости имени Андрея Рылькова представила доклад, основанный на опросе бывших заключенных. Вот одна из историй ВИЧ-инфицированного: «Человек находился в изоляторе, он вызывал доктора, просил таблетки: "Я уже два дня не пил таблетки". Ему их так и не принесли, сказали, что таблетки не положено пить в изоляторе (а вы знаете, что атиретровирусную терапию нельзя прерывать). Когда приехал какой-то прокурор, человек ему рассказал про таблетки, и тогда ему их выдали. Но на следующий день за это обращение к прокурору человека, по его словам, "вбили в бетон". Опять же – традиционный метод лечения в местах лишения свободы».

Пристально следившая за «делом Алексаняна» французский славист Мари Ноэль Пан выступила на конференции с докладом «ВИЧ-СПИД в местах лишения свободы: пример В. Алексаняна» (полный текст доклада читайте ЗДЕСЬ. - ПЦ). Мари Ноэль Пан рассказала, что в СИЗО анализы Алексаняну делали беспрецедентно долго, а когда их результаты все-таки были получены, вместо лечения начался «собственно шантаж болезнью - все действия тюремных врачей, руководства изолятора и следователей сводятся к тому, чтобы под разными предлогами откладывать сначала назначение терапии, а потом ее проведение, несмотря на стремительное ухудшение состояния здоровья больного». Выступающая напомнила и о другом убийственном факте: «Алексаняна возили в суд и прокуратуру в автозаке с больными туберкулезом, и ему прямо говорили, что это делается специально...»

Мари Ноэль Пан

Под конец доклада француженка Мари Ноэль Пан предложила российской аудитории задуматься о том, почему в обществе «сложилось такое отношение к этой болезни <ВИЧ-СПИД>, что человек пытается ее скрыть даже во вред себе». Так, например, поступал заразившийся во время переливания крови Василий Алексанян, который долгое время просил проводить судебные заседания в закрытом режиме, «что, конечно, было очень выгодно следствию». Свою мотивацию Василий Алексанян объяснил Мари Ноэль Пан лично, в письме, которое было ответом на ее письмо: «Вы должны меня понять - я сам не хотел делать из своей беды никакой истории - вспомните, что мой реальный диагноз разгласил прокурор. Мне легче было умереть, чем сделать это».

Помимо конференции, проект Института современной России, посвященный памяти Василия Алексаняна, включает в себя еще и выставку нью-йоркского фотографа Михаил Фридмана. На его фотографиях - жизнь больных СПИДом и туберкулезом в России, Узбекистане и на Украине.

До 30 ноября выставка проходит в Галерее «Фотосоюз»: ул Покровка, д. 5 (метро «Чистые пруды» или «Китай-город»). Часы работы: вторник-пятница - 15.00-19.00, суббота с 13.00-19.00. Выходной день: воскресенье, понедельник.

В кулуарах сегодняшней конференции Михаил Фридман ответил на вопросы Пресс-центра:

Снимали ли Вы когда-нибудь в СИЗО и колониях?

В России - нет, в Украине - да.

Опыт подобной съемки в России был бы Вам интересен?

Конечно. Но я гражданин Америки, поэтому, думаю, что организовать съемку будет очень непросто. Это всегда вопрос логистики.

Как Вам кажется, в СИЗО и колониях ситуация для больных ВИЧ и туберкулезом еще более драматичная, чем в тех больницах, где Вы снимали?

Самые худшие места – это СИЗО, изоляторы и т.д. Это подвалы. И чем хуже состояние человека, тем хуже условия содержания. И в СИЗО это еще больше чувствуется.

Чем Вы можете объяснить такой подход?

А тебя считают уже не жильцом. Если у человека одна форма туберкулеза <более легкая> - он в изоляторе. Если человек лекарственно-устойчивый – он оказывается в еще более изолированных камерах. Но под определение «лекарственно-устойчивый» попадают люди с самыми разными проявлениями болезни, поэтому в местах заключения те, кто по диагнозу даже не должны находиться на одном этаже, сидят в одной камере.

Ваша выставка называется «Жизнь с диагнозом СПИД и туберкулез». Почему именно такая пара болезней?

Потому что туберкулез есть у всех, но в активной форме он появляется у тех, у кого ослаблен иммунитет. У людей с ВИЧ зачастую ослаблен иммунитет и очень часто развивается туберкулез. А в тюрьмах добавляется еще плохое питание, антисанитария, мало солнца, плюс человек находится в тесном помещении с другими больными.

Вы за делом Василия Алексаняна как-то следили?

Как обыватель. Деталей дела я не знал, но из того, что я читал в прессе, – это, конечно, был ужас. Было видно, что в этой клетке судят умирающего человека.

В январе 2008 года Василий Алексанян выступал перед Верховным судом и заявил следующее: «Меня в таких камерах держали! Они еще Берию помнят и Абакумова! Там плесень и грибок, стафилококк съедают заживо вашу кожу. Это притом что люди знают, что у меня иммунитет порушен. Это фашисты просто». Почему фотографы всего мира, один раз услышав такое, не захотели 100 раз это увидеть? Почему ФСИН не был завален заявками на съемку?

Несколько причин. В 2008 году Россия просто была не очень интересна: истории ЮКОСа на тот момент уже было пять лет, в мире шло несколько войн, финансовый кризис и т.д. Поэтому с точки зрения мировых СМИ, это была не мировая, а региональная история. С точки зрения же тех, кто был здесь, я думаю, свою роль сыграло то обстоятельство, что получить доступ на съемки в российских тюрьмах и колониях очень сложно. Работать уже внутри тоже сложно. С тобой идет конвой (так было на Украине), и все при твоем появлении строятся. Ты не можешь попросить открыть ту камеру или эту, все контролируемо. Там ничего особенно честного не сделаешь, потому что все подстроено так, чтобы минимизировать то, что увидят чужие.

На вашей нынешней московской выставке нет фотографий из тюрем. Какой-то отдельный проект на эту тему готовите?

Я стараюсь правду рассказывать, а у меня нет ощущения, что у меня была возможность снимать правду в тюрьмах.

То есть вы совсем не уверены в том, что осталось на пленке?

Я знаю, что это неправда. Потому что это все искусственные ситуации, и ты не можешь ничего сделать. Даже поговорить с человеком один на один особо нельзя, потому что все время над головой стоит конвоир.

А для Вас как для фотографа это важно – поговорить с человеком?

Конечно. Чтобы человек тебе поверил, доверил. При этом администрация колонии точно знает, что им плюсов от нашего визита никаких нет. Для них либо все пройдет нейтрально, либо им дадут по голове (звездочку какую-нибудь не дадут вовремя). Поэтому у них нет никакой мотивации показывать нам что-либо настоящее (в украинские тюрьмы Михаил Фридман был допущен как сотрудник организации «Врачи без границ». - ПЦ).

Когда и если Вы получите доступ в российские СИЗО и колонии, что Вы сделаете, чтобы к Вам на пленку попала не показуха, а правда?

Если будет допуск, надо подумать, на какой вопрос, учитывая обстоятельства, можно попытаться ответить и придумать техническое решение, как это сделать. Все хорошие истории начинаются с вопроса.

Работы Михаила Фридмана (фрагмент выставки):