Наталия Геворкян, "Газета.ru", 29.12.2010

Эмоции сменяли друг друга. Ярко выраженных было три.

Первая: мне надо срочно к врачу — я перестала понимать родной язык. Судья Данилкин читает — хотя это слово в данном случае неточное — приговор, а я не понимаю ни слова. Когда через 10 минут мучительного вслушивания явственно услышала слово «дробь», то чуть не подскочила от радости, рискуя навлечь на себя ту же участь, что и жена и дочь Ходорковского. Они накануне тоже, полагаю, после титанических усилий ухитрились расслышать какое-то одно слово и, облегченно улыбнувшись, переглянулись. Тут же без вариантов — или диагноз у тебя, или у чтеца. Все же приятно думать, что не у тебя. Улыбка была наказуема. Судебный пристав тут же попросил их вон.

Вторая: этого делать нельзя ни в коем случае, но это единственно адекватная реакция на происходящее в зале суда. Хочется встать и спокойным голосом сказать, прервав монотонный шепот судьи: «Господа, а вы тут часом не спятили?» Моя подруга Ника Куцылло испытала, как выяснилось, ровно то же желание и поэтому на всякий случай положила руки на колени, чтобы в случае непроизвольной попытки встать все же как-то удержать саму себя в подобающем сидячем положении немого свидетеля творящегося за председательским столом чуда скорочтения.

Третья: и тут на память приходит незабвенный Вуди Аллен и его «Летние курсы повышения квалификации»: «Скоростное чтение — этот курс позволяет каждый день понемногу увеличивать скорость чтения вплоть до завершения семестра, к которому студент приобретает умение прочитывать «Братьев Карамазовых» всего за пятнадцать минут… Постепенно студенты с одобрения преподавателя один за другим впадают в спячку». Примерно это же желание пыталась преодолеть большая часть зала. Коллеги честно пришли работать, то есть слушать, но убаюкивающий эффект неразличимых слов, слившихся в лишенном пауз, выражения, акцентов и хотя бы какой-то интонационной пунктуации шепоте судьи, не оставлял им шансов. Снимаю шапку перед теми, кто ухитрился услышать, что суд интерпретировал показания свидетелей Христенко и Грефа в пользу обвинения. То есть сначала снимаю шляпу перед теми, кто ухитрился так интерпретировать ровно обратный смысл показаний этих двух свидетелей, а потом перед теми, кто ухитрился услышать, как именно это интерпретировал судья.

Поскольку суть судейской речи в последние дни завершающегося самого громкого российского процесса остается за пределами возможностей восприятия человеческим слухом, то невольно задумываешься о форме.

Итак, что мы имеем? 20 с лишним месяцев титанических усилий по преданию судебному процессу над Ходорковским и Лебедевым при всей абсурдности обвинений внешних черт нормального цивилизованного судебного процесса, естественного для правового государства, стремящегося к тому же как раз в это же время доказать соседним правовым государствам, что оно уже вполне дозрело до безвизового с ними режима. С необъяснимой страстью эти усилия перечеркнуты в первые же два дня чтения приговора.

В первую очередь жестким ограничением доступа прессы в зал в первый день. ОМОНом против безобидных очкариков у здания суда, причем в количестве больше четырех омоновцев, как это было на Манежке против агрессивной толпы. Закрытым залом для прессы и отсутствием трансляции в первый и второй день. Закрытым судом для публики и даже перекрытым для прохода и проезда переулком, где находится суд, во второй день. Видимо, чтобы уличный рефрен «Позор!» не омрачал возникшего между судьей и прокурорами безмятежного интима, который после первых слов судьи перестал быть предметом сплетен и стал очевидностью. Если так пойдет и дальше (а как же иначе?) и судья Данилкин продолжит добавлять в свой приговор обвинения, от которых отказались прокуроры, то ему не останется ничего иного, как впаять подсудимым больший срок, чем потребовало обвинение. Такое ощущение, что приговор писался не в последние полтора месяца, а гораздо раньше, когда все эти эпизоды все еще фигурировал в деле. А потом как-то забыли отредактировать текст и вот так вот и вручили его чести на подпись и для зачтения. При этом время от времени господин Данилкин прикрывает глаза рукой и почти теряет голос. А иногда бросает быстрый взгляд в сторону аквариума — то ли пытаясь увидеть реакцию, то ли сверяя какие-то свои мысли с тем, что видит за стеклом. Ничего нового, кстати, он не видит: двое спокойных мужчин, занятых каким-то полезным для них делом, поскольку они там за своим стеклом уж точно не могут разобрать ни одного слова из собственного, то есть зачитываемого в первую очередь им, приговора.

Как будто по какому-то сигналу суд вдруг перестал играть в цивилизованные игры и положил на все и всех. Вдруг стало можно все. Даже то, что нельзя: приговор усиливает обвинение, судья переплевывает прокуроров, теряя у нас на глазах собственную профессиональную квалификацию. Квалифицированный судья, а Данилкин такой, просто не мог написать эту лажу. Сужу по цитатам, уже выложенным в прессе. Но судья может ее пробубнить на феерической скорости без права отклонения от текста. Стилистически приговор прямо перекликается с подходом другого юриста, чекиста и премьер-министра в одном лице, который убеждает страну, что даже если подсудимые не убивали, то все равно виноваты, потому что он-то точно знает, как это бывает. И пока суд оттягивается на глазах у обалдевшего мира, расположенный в двух шагах МИД пытается тоже максимально поддержать премьер-министра, вешая встревоженной загранице лапшу на уши: вы-то должны понимать, эти двое уходили от налогов и мыли бабки. Их за это судят, уверяет МИД, как-то упуская, что это не первый процесс, что на дворе не 2003-й и даже не 2005 год. На Западе уже отлично знают и понимают, за что судят Ходорковского. И за семь последних лет из видных политических деятелей большой восьмерки неизменным в отношении дела ЮКОСа осталось лишь мнение бывшего и будущего российского президента. И плевать он хотел на всех. МИД мог бы и не придумывать фальшивых отмазок. Хиллари Клинтон он не убедит. А хозяину плевать, что думает Клинтон и что говорит и пишет Запад. Он знает, как с ними говорить, он понимает, чем их купить, он знает Западу цену, потому за 10 лет у власти неоднократно имел удовольствие убедиться, что все в этой жизни продается и покупается, в том числе и в большой политике, не говоря уже о большом бизнесе. Он уверен, что со всеми можно договориться. Со всеми, кроме одного человека — Ходорковского.

Нет, конечно, это не Путин загнал Ходорковского как крысу в угол. Хотя очень хотел. Ходорковский сдержан, без самоуничижения и с достоинством, вызывающим симпатию, несет свой крест. Это Путин загнан делом Ходорковского как крыса в угол. И отпустить нельзя, потому что за Путиным и его ребятами должок перед МБХ, который им еще надо приватизировать. И обвинить в том абсурде, который им предъявляется, можно, лишь приставив судье пистолет к виску — буквально или фигурально. И сколько еще таких процессов против Ходорковского и Лебедева можно состряпать, не рискуя быть признанным параноиком? И как сделать так, чтобы избавиться уже раз и навсегда от проблемы «Ходорковский»?

Он знает. И Ходорковский знает. И мы догадываемся. Это борьба не на жизнь, а на смерть. И Путин ее проигрывает Ходорковскому и Лебедеву с каждым звуком, который Данилкин вышептывает из себя в суде. Он это понимает. Все, что есть думающего в нашей стране, это понимает. Чем дольше он держит Ходорковского в тюрьме, тем глубже он увязает в этой истории, тем меньше пространства для маневра он себе оставляет, тем страшнее ему становится, тем больше он «отвязывается», тем жестче наказание Ходорковскому, тем реальнее то последнее и худшее, окончательное решение: нет человека — нет проблемы. Потому что эта история не может длиться вечно, потому что вечно удерживать этих людей в тюрьме при нулевом уровне доказательств их вины можно только в условиях установления жесткой диктатуры, которая заменяет собой суд. Потому что, пока Ходорковский жив, он не попросит милости.

Дело Ходорковского абсолютно ценно тем, что по нему можно проследить этапы деградации режима и лидера этого режима. А вот это уже проблема страны и ее будущего, и она касается каждого. Если судья Данилкин трансформируется у нас на глазах (и мы знаем, почему) в прокурора Вышинского, то это означает, что мы незаметно для себя начинаем жить в другой стране. Можно до одури спорить о прошлом — о величие или позоре той страны, которая была при прокуроре Вышинском. Но спорить о прошлом — это одно, а жить в такой стране — совершенно другое.

Приговор Ходорковскому — это приговор президенту Медведеву в глазах ровно той части продвинутой аудитории, на которую он работал два последних года, сознательно расширяя поляну доверия к власти и сознательно стимулируя завышенные ожидания в свой адрес. Эта аудитория совсем не глупа. Она отлично все понимает про злого и доброго следователя. Но она почему-то дала ему шанс. А кому, собственно, ей еще давать шанс? Второй приговор Ходорковскому со вчерашнего дня перестал быть историей только Путина и стал историей Путина — Медеведа. Президент не может от нее отмахнуться. В противном случае он не президент, а пустое место, с которым нет нужды считаться. То есть или он согласился с решением Путина, Сечина и кто там еще работал над проектом. Или его не спросили. Для президента и то плохо, и это. Но еще печальнее, что, повязывая Медведева этой историей, Путин загоняет его в тот же угол, в который загнал и себя. Путину хоть может служить утешением, что он оттяпал лучшую компанию страны и игра стоит свеч. А Медведеву что перепало? Он просто делит теперь уже ответственность за компанию (извините за каламбур).