Юрий Шмидт: «Я не хочу вести дела, в которых у меня нет полного морального комфорта» (разговор о личном и профессиональном на «Эхе Москвы»).

«Эхо Москвы», 29.10.2008

СЕРГЕЙ КОРЗУН: Всем добрый вечер. С Вами генеральный продюсер радио "Бизнес ФМ" и ведущий программы "Без дураков" на "Эхе " Сергей Корзун и мой сегодняшний гость – адвокат Юрий Маркович Шмидт. Добрый вечер, Юрий Маркович.

ЮРИЙ ШМИДТ: Добрый вечер.

С. КОРЗУН: Конечно, культовый персонаж российской действительности. Человек, который известен, прежде всего, тем, что защитил Александра Никитина. Это дело «Белуна». И защищает Михаила Ходорковского. А Вы Ваше первое дело помните? Ну, по крайней мере, так журналисты пишут. Больше всего ссылок именно на эти два дела. Первое дело помните Ваше?

Ю. ШМИДТ: Конечно, помню. Не смотря на то, что это было очень давно, ну, как не запомнить первое дело. Я носился с ним, как с писаной торбой абсолютно. Я работал по простенькому делу о хулиганстве. Вероятно так, как не работают люди по делам о групповых убийствах. Это было в 61м году и осталось, конечно, в памяти на всю жизнь.

С. КОРЗУН: Вы назначены были тогда адвокатом? Ну, тогда вроде адвокатской конторы не существовало.

Ю. ШМИДТ: Назначен, конечно, я был назначенным адвокатом. Но я, правда, имел небольшую льготу. Я выбирал себе дело по назначению. Вот мне очень хотелось, чтобы оно было какое-то необычное. Это было заурядное дело, необычным оно казалось только мне.

С. КОРЗУН: А что в нем было такого? Необычного для Вас в этом деле? Дело о хулиганстве на бытовой почве? На улице?

Ю. ШМИДТ: Да, уличная драка. Просто уличная драка. Но это был человек ранее не судимый. Когда он вместе со своим напарником, который тоже пришел в нашу консультацию, заговорил, что вот его вызвали к назначенному адвокату, я посмотрел и он мне понравился. Симпатичный такой, интеллигентный, как мне показалось, человек. Вот, собственно говоря, ну, и необычное главное, что это было первое дело. Потому что все я делал сам, все я делал впервые. Уже не оглядываясь на своего шефа. Ну, вероятно, это можно сравнить с первой операцией у хирурга, когда он сам режет, сам зашивает и все остальное. Не знаю, с чем еще.

С. КОРЗУН: Удалось выиграть это первое дело?

Ю. ШМИДТ: Наполовину. Напарник получил 2 года, а мой подзащитный получил год. И этот год я переживал страшно. Хотя судья была очень приличная женщина. Я потом много раз у нее выступал. Она мне сказала, что она только из симпатии ко мне и сократила срок вполовину. Что очень вероятно было правильно, потому что как раз тогда была очередная компания, и в тот раз земля должна была гореть под ногами хулиганов. Потом она стала гореть под ногами взяточников, потом расхитителей. Ну, у нас она всегда под чьими-то ногами должна была гореть. Но тогда, как мне говорили, получить по статье хулиганство один год было в общем победой.

С. КОРЗУН: Встречал где-то историю в одном из Ваших интервью, по-моему, о том, как один из Ваших подзащитных, невиновный в совершении эпизода, был расстрелян на пару с другим человеком, проходившим по тому же делу. Это было…

Ю. ШМИДТ: В городе Краснодаре.

С. КОРЗУН: После этого судья будто бы в ответ на Ваш немой укор, или просто по собственной инициативе, заперся в своем кабинете, позвал Вас, достал бутылку коньяка, налил по стакану и сказал: Вам трудно, но мне сейчас труднее.

Ю. ШМИДТ: Да. Совершенно точно. Так и было. Это было медуновское время. Это было очень громкое убийство автоинспектора. Автоинспектора действительно убили, но дело в том, что мой-то подзащитный его не убивал. Это было для него совершенно неожиданно. У него не было и мотива. Но он помог своему другу оттащить его в лесополосу, помог его сжечь. Т.е. он вообще в принципе заслуживал наказания. Но он не был убийцей. И расстреливать его было нельзя даже ну не по каким законам ни по человеческим, ни по божеским.

С. КОРЗУН: Там разнарядка вышла?

Ю. ШМИДТ: Там вышла разнарядка, да. От меня не скрывали, что первый секретарь крайкома г-н Медунов, прославившийся, впоследствии сам закончивший, по-моему, чуть ли не пулей, дал указание расстрелять обоих, и судье очень не хотелось этого делать. Очень не хотелось. Он удовлетворял все ходатайства, которые я заявлял. Он растянул процесс, который было велено провести за неделю, на полтора месяца. Но все-таки у него не хватило смелости дать 15 лет вместе смертного приговора. И он действительно тогда позвал меня в совещательную комнату сразу после оглашения приговора. Мы с ним долго сидели, молчали. Выпили. Он сказал: жалуйся. Жалуйся, пиши замечания на протокол. Все удовлетворю. Все замечания удовлетворил. Естественно я прошел все инстанции, и Верховный суд, и президиум Верховного суда. И был на личном приеме у председателя Верховного суда. Это было тоже заказное дело. И закончилось оно именно так. Это был единственный случай исполненного расстрельного приговора в моей жизни. И я, разумеется, его тоже запомнил.
С. КОРЗУН: Но ощущение бессилия перед этой системой, в которой Вы являетесь одним из важных звеньев, оно возвращалось к Вам? Сейчас оно присутствует в Вас?

Ю. ШМИДТ: Оно вернулось буквально несколько лет назад вместе с делом Ходорковского. Ощущение бессилия, это Вы очень точно угадали самую больную точку. Дело в том, что ведь адвокат защищает не всегда невиновных людей. Только невиновных людей. Было бы смешно говорить иначе. Да, и не всегда мы ставим вопрос об оправлении. Но в 90-е годы я, как и многие другие мои коллеги, мы почувствовали дуновение какого-то ветерка, в судах многое изменилось. Появились ростки независимого правосудия. И даже сами судьи, в общем-то, как-то стали расправлять плечи. Потому что, говоря честно, быть одной из, как ее называть, не ветвей власти, а частью вертикали, в которую они сегодня встроены, им тоже далеко не в радость. Но я как-то сказал, и "Новая газета" напечатала эти мои слова, что несколько лет назад на вопрос о том, кто Вы по профессии, я отвечал – адвокат. Сейчас я на такой же вопрос отвечаю, что я адвокат Ходорковского и прошу две эти профессии не путать.

С. КОРЗУН: Напомню, гость нашего эфира адвокат Ходорковского Юрий Шмидт. И мнение Генри Резника.

ГЕНРИ РЕЗНИК: Звезда Юрия Шмидта взошла в начале 90-х годов на правозащитных делах, которые тогда появились. И с тех пор не тускнеет. Отличительная особенность Юры состоит в том, что ему необходимо такое нравственное оправдание своей деятельности. Здесь мы с ним дискутируем. Он отличается таким моральным резанерством, и это сочетается с тем, что в каждом деле он слишком много вкладывает себя. Вот он защищает на разрыв аорты. Защита Ходорковского это тоже пример исключительно взыскательного отношения к своей профессии. Вот то, что вкладывает себя, иногда такое впечатление, что Юра готов разделить вот эту участь человека, которого он считает очень достойным, который подвергается несправедливому совершенно преследованию. Я ему говорю: знаешь, дружок, вспоминай все-таки циничный афоризм английских адвокатов. "Защищая, адвокат, помни, расстреляют не тебя".

С. КОРЗУН: Генри Резник. Помните этот афоризм? Или все равно спорите с ним. Потому что Вас многие называют просто правозащитником. Не столько адвокатом, сколько правозащитником.

Ю. ШМИДТ: Да, я в общих чертах помню этот афоризм. По-моему, звучит это как-то немножко иначе, мой шеф, у которого я был стажером много лет назад, сказал мне иное. Он мне сказал, что помни, что когда ты уходишь от своего клиента из тюрьмы, ты идешь к себе домой, а твой подзащитный остается сидеть. И живи с этим все время так что, может быть, это несколько иная трактовка адвокатской деятельности. Я очень люблю и уважаю, считаю своим другом Генри Марковича. Но мы с ним действительно в каких-то вопросах не сходимся. Потому что я защищал всю жизнь, в общем-то, я защищал любых людей. Каждый имеет право на защиту. И каждый должен иметь квалифицированного адвоката. Просто настало какое-то время, я мог бы его даже достаточно точно определить, когда я сказал, что я не хочу защищать бандитов, я не хочу защищать людей, не хочу вести дела, в которых у меня нет полного морального комфорта. Все. Это вот моя личная позиция. Я, Юрий Шмидт, начиная с 88го года, вот 20 лет я не взял ни одного бандитского дела, ни одного рейдерского дела. Ну, ни одного дела, в котором бы мне действительно, я мог… Понимаете, я говорю так. Если бы я был единственным адвокатом на земле, я был бы обязан защищать любого, кто ко мне обратится. Но я не единственный адвокат. Но после без малого 30 лет работы я хочу иметь такую роскошь. Чувствовать полный моральный комфорт. И я стараюсь следовать этой линии с тех пор. И ну уж если случается так, что я принимаю защиту людей, которые мне по-человечески симпатичны, в чью полную невиновность, или в чью далеко не полную виновность я верю, то, разумеется, я пропускаю через себя, и через душу, и через сердце. Это больше, чем, если бы это было просто исполнение профессионального долга, ну вот такого нормального. 8 часов поработал, ушел домой, забыл до следующего утра.

С. КОРЗУН: Адвокат Юрий Шмидт гость программы "Без дураков" на "Эхе Москвы". Юрий Маркович, я встречал такую историю, вот Вас называем адвокатом. Вы на самом деле адвокат. А встречал такую историю, когда Вы поступали в юридический институт, в Питере это было в свое время, Приемная комиссия, посмотрев на Ваши документы, а Вы сын репрессированного, и тогда еще не знали, по-моему, не должны были знать, что отец Ваш жив, он вернулся несколькими годами позже. Вам сказали: ну, зачем Вы поступаете сюда? Вы не сможете быть ни стороной обвинения, ни прокурорам, ни судьей. Вас просто не допустят туда. Вам остается только адвокатом. А Вы будто бы и сказали: ну, да и на это согласен. Не хотелось никогда, вот суть вопроса, быть судьей. Т.е. принимать решение по конкретным делам? Или поддерживать сторону обвинения?

Ю. ШМИДТ: Вообще, когда я поступал на юридический факультет, я имел довольно смутное представление о профессии, и выбрал его, говоря честно только потому, что не чувствовал призвания ни к чему другому по большому счету. Вот этот разговор с заместителем декана, когда я уже сдал вступительные экзамены, и пришел на принятое в то время собеседование, этот разговор для меня, конечно, был ну по-своему определившим судьбу. Я, в общем, знал, что мой отец репрессирован, хотя, если позволите очень коротко об этой истории…

С. КОРЗУН: Даже не коротко. Это следующий вопрос.

Ю. ШМИДТ: Я родился 10 мая 1937 года в городе Ленинграде. Мой отец в это время был в политической ссылке, вернее, не в ссылке, а в высылке. В минусе, так называемом. Жил он городе Саратове. До этого они познакомились с мамой в Сибири, где отец был политссыльным, и маму, как убийцу Кирова, ей было 20 лет в составе, по-моему, половины университета, отправили в эту же самую Сибирь. Где они и познакомились. Потом маму освободили раньше. Отцу на время разрешили переехать в Центральную Россию. И он успел только до 31 мая, когда его арестовали и уже на 19 лет без малейшего просвета. Он успел узнать, что у него родился сын. И поскольку мама с отцом не были зарегистрированы, и сама она была, в общем, политически неблагонадежной, она ничего не знала о нем вообще, просто не знала…

С. КОРЗУН: И не имела права узнавать.

Ю. ШМИДТ: И не имела права узнавать, потому что была никто. Хотя его фамилия Левин Марк Рахмилович у меня стояла в метрике, это было до 44го года, и тогда еще ставили фамилию по указанию матери. И единственное что я военный блокадный мальчик, у многих тогда не было отцов. И как-то отсутствие отца у меня не воспринималось, как что-то необычное, и вопросов особых никто не задавал. Я, вероятно, с самого раннего детства чувствовал, что что-то не так, и не задавал маме вопросов…

С. КОРЗУН: А мама сама тоже не говорила…

Ю. ШМИДТ: Даже когда подрос, да, не задавал ровно до того момента, когда пришлось писать автобиографию, в которой надо было написать – мой отец такой-то и прочее. И тогда мне мама рассказала. Это был 55й год, это было еще до 20го съезда партии. Это было хотя и в послесталинское, но еще в очень тяжелое время. И я написал в своей биографии так, как мне рассказала мама. Мой отец – такой-то. О его судьбе мне ничего не известно. Я с ним никогда не встречался. И вот эта самая автобиографию взяла в руки весьма опытная дама Лидия Александровна Николаева, которая была зам. деканом буквально еще до последнего. 2 года назад только умерла. Оставалась работать на юридическом факультете. Она взяла в руки и сказала прямыми словами то, что сказала. Я вспыхнул и сказал: меня это устраивает. Адвокатом, так адвокатом. Собственно говоря, я стал более целенаправленно думать об этой профессии и надо сказать, никогда в жизни не пожалел, что я ее выбрал или можно даже сказать, что она выбрала меня.

С. КОРЗУН: Давайте вернемся к личной истории. Отец вернулся, его встречали Вы. Мама тогда приболела, по-моему, на этот момент. Вам уже было порядка 20 лет, наверное.

Ю. ШМИДТ: Да.

С. КОРЗУН: Как дальше сложилась судьба Ваших родителей?

Ю. ШМИДТ: Ну, для начала представьте себе ситуацию. Коммунальная квартира. В коридоре есть столик,на который тот, кто вытаскивает почту, раскладывает письма и газеты. Однажды я возвращаюсь из университета, это был 55й год, еще первый курс, и вижу письмо, адресованное моей маме без обратного адреса. Очень характерным почерком с резким левым наклоном. Я не знаю, почему я распечатываю это письмо и читаю первые строчки. "Я знаю, что воскресение из мертвых повторить еще никому не удавалось. Но я, тем не менее, жив, и мог бы помочь тебе хотя бы материально". Больше читать я не стал. Я заклеил это письмо. Я его благо очень аккуратненько расклеивал. И неделю носил с собой, не зная, что с ним делать. Потому что, в общем, это меняло всю жизнь. Мама не вышла замуж, хотя имела такую возможность. Ну, у нее был друг. И была какая-то более-менее сложившаяся и к тому времени налаженная, немножко налаженная жизнь. Потому что мама с большим трудом защитила диссертацию. Мы уже не были такими нищими. Я получал стипендию в университете, чем очень гордился. Но все-таки через несколько дней я положил это письмо на то же место, а вечером заметил, что его нет. И 2 недели мама молчала, и ничего не говорила мне. Потом сказала, что…

С. КОРЗУН: На этом месте мы поставим многоточие и продолжим эту историю с этого самого места. "Две недели спустя". Напомню, что гость программы "Без дураков" Юрий Маркович Шмидт, и мы вернемся в эту студию сразу после новостей.

НОВОСТИ

С. КОРЗУН: И я напомню, что мой сегодняшний гость адвокат Юрий Маркович Шмидт и мы в 55м оду. Или это уже 56й?

Ю. ШМИДТ: Это уже 56й, я сейчас вспомнил.

С. КОРЗУН: 56й год, приходит письмо. Юрий Маркович его никому не показывает одно время. А потом это письмо читает мама.

Ю. ШМИДТ: Да. Примерно через 2 недели она сказала мне, что ей нужно со мной серьезно поговорить. Я сказал: я знаю о чем. Она говорит: ну, если ты знаешь о чем, то я уже написала папе и написала, что я приеду к нему. И через некоторое время поехала. Он жил тогда в Печере. Он не был реабилитирован. Он был освобожден по болезни, комиссован. Ну, и, значит, она поехала к нему. Привезла от него письмо мне. Надо было представить себе , вообще, меня в то время, чтобы вообще-то, понять, как я отнесся к появлению… В общем, совершенно взрослый человек к появлению отца, который был еще и осужден, как государственный преступник. Не смотря на то, что я не понимал и не чувствовал естественно за собой никакой вины. И вот это лишенчество, к которому меня обрекли с самого начала, было в моем представлении несправедливым. Но я был абсолютной жертвой воспитания того времени. Я был комсомольцем. Я верил, что мы живем в лучшей, самой справедливой стране, и т.д. В общем, гамма чувств, сомнений и многого другого. Конечно, когда прошел 20й съезд партии, очень многое переменилось. Но, тем не менее, я представляю такую ситуацию. Отец написал, что освободились двое его друзей, которые живут в Ленинграде. Если я хочу узнать что-то о нем, чтобы я зашел, и они мне расскажут. И я зашел. Это были очень симпатичные люди, которые стали говорить, какой замечательный, умный, добрый, демократичный и т.д. человек мой отец. А я им отвечал лозунгами, которые…

С. КОРЗУН: Ну, как положено комсомольцу.

Ю. ШМИДТ: Как положено, да. Я говорил, ну, если он такой человек, то почему же его посадили. Понимаете, Юра, говорила мне эта милая женщина. Он вполне за демократию, он только вот, единственное, против как бы диктатуры. "Вопрос о диктатуре является коренным вопросом каждой социальной революции", – отчеканил я словами Ленина. По-моему, я их привел в полное отчаяние. И, в общем, мне понадобилось какое-то время общения с отцом для того, чтобы я понял все и постепенно, не сразу, в общем, за достаточно короткое время стал другим человеком. А тот вопрос, который Вы задали, получилось, что да, действительно получилось, что отец приехал в командировку, а мама заболела, не могла его встретить. И естественно на вокзал, на поезд Воркута-Ленинград пришлось идти…

С. КОРЗУН: Из песенки прямо, да.

Ю. ШМИДТ: Встретить его мне. И вот представьте себе ситуацию, как знакомится отец со своим 19летним сыном.

С. КОРЗУН: Т.е. Вы его не видели, Вы к нему не ездили.

Ю. ШМИДТ: Я к нему не ездил. Он выходит из вагона, протягивает мне руку и говорит: а почему мама не пришла? Мы естественно узнали друг друга сразу, тут вопроса не возникло. Я говорю: мама заболела. Да? Ну, поехали. Все. Вот первые слова, которые были сказаны. Все остальное пришло потом. И надо сказать, что отцу, его судили несколько раз, отцу, его так до смерти и не реабилитировали. Он получил справку о реабилитации только по 37му году по восьми годам, которые ему выписало особое совещание. И ему не разрешали прописываться в Ленинграде. Вот до 64го года он оставался жить на Севере. Они с мамой проводили отпуск, изредка ездили друг к другу в командировки. Зарегистрировали свой брак. Когда они отмечали как бы серебряную свадьбу, ну, что ли 25летие своего знакомства, они прикинули, что вместе они провели 25 недель. Все остальное у них украла власть.

С. КОРЗУН: Скажите, как адвокат в том деле, по которому не реабилитировали в той части, в которой Вашего отца не реабилитировали, там был действительно состав преступления какой-то по тем законам хотя бы?

Ю. ШМИДТ: Да, его не реабилитировали ни по одному делу, кроме дела 37го года. А всего у него было 4 или 5 приговоров. Да. Вероятно, его судили за дело, с точки зрения большевиков. Потому что его арестовали первый раз в 29м году, он в общей сложности провел в этих местах с небольшими перерывами 27 лет. Его арестовали в 29м году, он был членом ЦК запрещенной партии социал-демократов. И тогда уже всех меньшевиков социал-демократов сажали. И естественно считалось, что за дело.

С. КОРЗУН: Т.е. в чистом виде политический.

Ю. ШМИДТ: В чистом абсолютно виде. Ну, он, в общем, сознательно выбрал для себя эту судьбу. Он не был как бы случайно схваченным человеком, как хватали сотнями тысяч, и миллионами. Он понимал, что он с этой властью, так или иначе, пытался бороться.

С. КОРЗУН: Вы тоже начали бороться с этой властью. Диссидентствовали. Из бодрого комсомольского юношества так сразу перешли в отрицание основ диктатуры пролетариата.

Ю. ШМИДТ: Да. Перешел.

С. КОРЗУН: Т.е. я-то шутил. А у Вас это на самом деле так и произошло? Под воздействием отца и его друзей?

Ю. ШМИДТ: Естественно, так и произошло. Но Вы знаете, мне во многом помогла моя работа. Что такое была вообще адвокатура при советской власти. По-моему, я сам придумал этот афоризм, хотя уже на 100% не ручаюсь. "Адвокатура была вынужденной уступкой загнивающему общественному мнению загнивающего Запада". Адвокатура в Советском Союзе, она примерно характеризовалась именно так. Это была крайне малоуважаемая, крайне малопочтенная профессия. Она была таковой и по факту, и по законодательному определению, если взять и сопоставить вообще просто права адвокатов стороны защиты и стороны обвинения. Права обвиняемого и права обвиняющей стороны по уголовно-процессуальному кодексу и всем другим нормативным документам, то никаких других разъяснений и не требуется. Но в то же время эта профессия, она была как бы по определению оппозиционной. Потому что все-таки адвокат, так или иначе, спорил с властью. А уж как сильно он спорил, как громко возвышал свой голос, в значительной степени зависело от самого адвоката. И хотя меня не допускали до защиты политзаключенных, это вообще особая история, но я все равно понимал, кого бы я ни защищал, убийцу, насильника, вора, я защищаю человека от машины, от бездушной, от абсолютно равнодушной. Я иногда цитирую, по-моему, это в рассказе Андрея Синявского, эта сцена на Лубянке – следователь и подозреваемый, скажем, может быть, его статус уже определялся как-то иначе. Который в какой-то момент с возмущением говорит: почему Вы со мной так разговариваете? Я еще не осужденный. Я только обвиняемый. Следователь зовет его к окну, показывает на людей, которые ходят по улицам, и говорит: ты сильно ошибаешься дружок. Вот они все обвиняемые. А ты, считай, уже осужденный. И поэтому человек, попавший в эти жернова, он фактически был уже осужденным. И поэтому я гордился каждым случаем, когда мне удавалось хоть какую-то помощь оказать.

С. КОРЗУН: Но Вас машина за Ваше диссидентство не давила. Или было что-то?

Ю. ШМИДТ: Ну, как не давила? Меня давила машина. Меня исключали из коллегии адвокатов. Правда, это было, к счастью, в 86м году. Незадолго до начала перестройки. И мне удалось, и я был первым, по-моему, человеком на весь Советский Союз, которому удалось через суд восстановиться в адвокатуре. К нам приходили с обысками. Меня вызывали неоднократно в госбезопасность. Пугали, стращали и предупреждали. Но в тюрьму я не сел, и этого, может быть, немножко стыжусь до сих пор. И вероятно хотя у меня вероятно есть определенные оправдания, потому что отец когда-то, когда в очередной раз посадили нескольких наших общих друзей, сказал такую фразу: считай, что мы с мамой за тебя отсидели и не сокращай нам наши последние годы жизни.

С. КОРЗУН: Потрясающие слова, потрясающий поворот: стыжусь того, что не сидел в тюрьме. Вы понимаете, что Вы говорите?

Ю. ШМИДТ: Я стыжусь этого, потому что я останавливался в какие-то минуты. Последним из моих друзей, последним был арестован Арсений Рогинский нынешний президент "Мемориала" в 82м году его арестовали, незадолго до смети отца как раз. А я последнего шага не сделал. Хотя, наверное, было надо.

С. КОРЗУН: Вопрос от Александра Сорокина из Москвы пришедший по интернету: "Уважаемый Юрий Маркович, скажите, пожалуйста, на чем держится Ваша гражданская позиция? Кто или что оказали на ее восстановление определяющее влияние (наверное, не значение все-таки)? Спасибо". Кроме отца были другие люди?

Ю. ШМИДТ: Конечно. Были другие люди. У отца, когда он появился еще до того, как совсем переехал в Ленинград, появилось большое количество друзей и его возраста и значительно моложе. И в том числе значительно моложе меня. Во всяком случае, мои многие друзья почему-то как-то быстрее значительно стали друзьями моего отца. И сформировался вполне диссидентский круг, и вполне диссидентская деятельность. И естественно мы не были обижены литературой, ни Тамиздат, ни Самиздат, ничего.

С. КОРЗУН: Говорят, к Вам заходили и Бродский, и Лотман, и Эткинд.

Ю. ШМИДТ: Да, конечно. Отец был знаком с Юрием Михайловичем Лотманом, и с Ефимом Григорьевичем Эткиндом. Иосиф Бродский, ну, я в какой-то степени считаю его, другом я стесняюсь назвать, ну, во всяком случае, я с ним был хорошо и близко знаком. Да, влияние окружения, влияние литературы, влияние жизни, все это естественно и сформировало мое сознание, которое я много десятилетий несу неизменным. Я остаюсь человеком демократических и либеральных убеждений, и таким людям, как я, сегодня снова стало достаточно трудно жить.

С. КОРЗУН: Юрий Шмидт, адвокат, гость программы "Без дураков" на радио "Эхо Москвы". Я хотел бы сейчас обратиться к одному из самых громких, успешных для Вас дел 90-х годов. В 90е Вы сами говорили, вышло некое послабление, и стало возможно работать, ну, не то, чтобы с уверенностью в завтрашнем дне, но, по крайней мере, без чувства беспомощности. Александр Никитин.

АЛЕКСАНДР НИКИТИН: Я познакомился с Юрием Марковичем Шмидтом в необычных условиях. В условиях камеры. Конечно, этот человек сыграл в моей жизни огромнейшую роль, и то, что происходило в течение 5 лет, пока мы боролись с нашим следствием. Это, конечно, была какая-то ну просто фантастика. Юрий Маркович любит часто повторять, что вот тогда мы ходили под Богом, у нас была какая-то помощь сверху. Но на самом деле то, как они профессионально сделали то свое дело для моей жизни, это было решающим. Весь процесс, который удалось тогда выиграть, это был процесс, который был построен на адвокатском мастерстве Юрия Марковича, его команды, которая была у него в то время.

С. КОРЗУН: Напомню, что это Александр Никитин. И вот то знаменитое дело Белуны. Аналогичные дела, ну, в общем, скорее проигрывались, да, впоследствии.

Ю. ШМИДТ: Дело Никитина, дело абсолютно уникальное. Но Саша правильно сказал, что нам помогало в определенной степени, ну, скажу так, божественная сила. Там все так складывалось удачно. И время, когда его арестовали, было удачным. И время, когда начался суд, и когда он закончился, это было хорошее время. И президент у нас в тот период времени однажды сказал, что я имею в виду Бориса Николаевича Ельцина, однажды сказал, что он никогда не вмешается в это дело. И он сдержал это слово, ни он, ни его администрация никакого давления на суд не оказали. И все попытки ФСБ, это организация не была столь сильна в это время, все попытки ФСБ оказать давление на суд, не имели успеха. Ой, ну, об этом деле написано 2 книги, и рассказывать очень долго.

С. КОРЗУН: Вопрос у меня в том, что после этого Вы выиграли, ну, вернее получили решение конституционного суда о том, что подзащитный, даже если дело проходит по секретным статьям, говоря общеупотребительным языком, имеет право выбирать себе защитника не только из той группы людей, которым позволено вести эти дела.

Ю. ШМИДТ: Которые имеют допуск.

С. КОРЗУН: Секретных адвокатов, которые имеют допуск. Но и из более широкого круга. Вот это положение, оно сейчас сохраняется?

Ю. ШМИДТ: Да. Оно сейчас сохраняется, оно вошло в закон. Только это дело в конституционном суде удалось выиграть до начала дела Никитина. Потому что когда я явился к нему в следственный изолятор ФСБ на Шпалерной улице в Петербурге, следствие составило очень короткий протокол о том, что я отказываюсь от оформления допуска и от прохождения специальной процедуры. И все, его отвели в камеру, но я ему успел, не знаю, что мною двигало. Но я ему успел вслед крикнуть, что я буду Вас защищать, не волнуйтесь. После этого я позвонил посоветоваться своему другу, поскольку он покойный, я могу сказать об этом смело сейчас. Да, собственно говоря, он не возражал бы и при жизни судье конституционного суда Эрнесту Аметистову. Рассказал ему эту ситуацию. Он говорит: срочно пиши жалобу. У нас есть похожее дело. Хотя уже прошло пленарное заседание. Но, тем не менее, я тебя отведу к Туманову, председателю конституционного суда. А там уж как ты сумеешь. Действительно уже покойный ныне адвокат Дмитрий Штейнберг уже начал конституционное судопроизводство по аналогичному делу, и я приехал в Москву. Аметистов провел меня действительно в кабинет Туманова, с которым я был немножко знаком по правозащитным делам. Я сунул секретарше свою карточку визитную. Она зашла к нему, и Владимир Александрович сказал, что только 10 минут, больше времени у него нет. Когда я пришел и отдал лично ему жалобу, он ее прочел, сказал: ладно, оставляйте, что-нибудь придумаем. И буквально накануне рассмотрения этого дела, они специально провели пленарное заседание, которые необходимы для того, чтобы назначить дело к слушанию и соединить в одном производстве. Хотя мне уже дали понять: готовься, твоя жалоба будет принята. И действительно конституционный суд, это было в марте 96го года, если я не путаю, может быть в феврале. Это позор, если я путаю. Конституционный суд вынес это, я считаю, едва ли не главнейшее свое решение для обеспечения защиты прав человека, которое позволило обвиняемому выбирать адвоката самим, а не полагаться на тот выбор, который за них сделала федеральная служба безопасности.

С. КОРЗУН: Юрий Шмидт, напомню, гость программы "Без дураков" на радио "Эхо Москвы". Ну, и понятно, разговор был бы неполным без разговора о Вашем нынешнем подзащитном. Сейчас об этом и поговорим. Но сначала Алексей Симонов.

АЛЕКСЕЙ СИМОНОВ: Юрий Маркович Шмидт человек выдающийся. Раньше у него была профессия адвокат. Теперь у него стала профессия – адвокат Ходорковского. Это две разные профессии, считает Юрий Маркович. И я, к сожалению, вынужден с ним согласиться. Юрий Маркович, человек всю свою сознательную жизнь защищавший инакомыслие и его права в этой стране. Однажды ко мне пришел Юрий Маркович Шмидт и казал: почему я до сих пор не защищаю Ходорковского? В принципе это мой человек. Я его должен защищать. Прошло несколько месяцев, Юрий Маркович стал адвокатом Ходорковского и до сих пор занимается этой проблемой. Желание делать добро жестко, профессионально, на уровне самого глубокого и высокого понимания закона, это его характерная черта.

С. КОРЗУН: Алексей Симонов. Не жалеете о том решении, которое было принято уже довольно много лет назад.

Ю. ШМИДТ: Алексей почти все рассказал точно. Он как человек деликатный, упустил одну деталь. Когда я все-таки сумел его убедить, что Ходорковский это явно мой клиент, он сказал: хорошо, я сейчас сделаю один звонок. Я говорю: сделай звонок, пожалуйста, только без меня. Я думаю, что я могу сказать, кому он сделал звонок. Он позвонил Ирине Ясиной, с которой я не был знаком. Во всяком случае, через некоторое время меня пригласили приехать в ЮКОС, как я понял, для определенного тестирования. Тестирование, мне кажется, я прошел нормально. Но, тем не менее, несколько месяцев никакого ответа я не получил. Пока сам Михаил Борисович не принял решение включить меня в команду своих адвокатов. Это произошло в феврале месяце 2004го года. Т.е. работаю по этому делу я 4 года и 8 месяцев.

С. КОРЗУН: Не пожалели ни дня об этом? Вы же теперь, как раб на галерах, извините.

Ю. ШМИДТ: Я не пожалел об этом ни разу. Я горжусь. Я считаю великой честью для себя защищать такого человека, потому что Вы назвали несколько фамилий людей достаточно известных, и таких, которых не нужно определять, что это такое для интеллигенции. Вы слышали сейчас добрые слова обо мне Генри Резника, Алексея Симонова, это все сами люди, Саша Никитин, это все сами люди, скажем так, очень непростые. Но Ходорковский – человек абсолютно выдающийся. Я бы сказал где-то гениальный. Но для этого его нужно по-настоящему узнать, и я ему сказал однажды, что не одно дело. И действительно так. Ни одно дело не потребовало от меня такого напряжения сил, нервов, не стоило мне столько здоровья, бессонных ночей и многих, многих других неприятностей. Но, сказал я ему, Михаил Борисович, если бы Вы не пригласили бы меня в качестве своего адвоката, я бы просто умер от тоски, и от того, что я не могу Вас защищать. Потому что я на Вашем деле имею возможность сказать нынешней власти малую часть того, что я о ней думаю. Имея для этого вполне конкретный повод.

С. КОРЗУН: А можно вопрос в лоб: за отца не мстите?

Ю. ШМИДТ: Нет, я никогда не мщу за отца. Отец мой никогда об этом не только не просил. Он вообще до последних своих дней оставался очень доброжелательным, абсолютно не мстительным человеком. Который вспоминал об украденном в его жизни, в общем-то, даже с определенным юмором. Я мщу, если мщу, то за поруганную страну. Вот страну, в которой живу я, живут мои дети, живут мои внуки, из которой я никогда не собирался, и не собираюсь уезжать. Я считаю, что нынешняя власть над этой страной издевается. И вот за страну в какой-то степени и за людей, которым нужно сидеть в правительстве, а не в тюрьме, вот за людей этих я немножко мщу. Т.е. моя месть, собственно говоря, проявляется в доступных мне формах, в основном исключительно вербальных.

С. КОРЗУН: Два вопроса, может быть, успеем конкретных. Виталий, предприниматель, Москва: "Уважаемый Юрий Маркович, когда Ходорковский ознакомится со своим уголовным делом? Скоро 2 года ознакомления, - пишет он, - не пора ли заносить рекорд в книгу Гиннеса?"

Ю. ШМИДТ: Да. Пора. Но, Вы знаете, мы не просили об очередном продлении срока следствия, и тем более, его содержания под стражей. Очевидно, у власти есть какие-то сомнения, что делать. Потому что они хотели это дело направить в суд еще в декабре прошлого года. И уже направили его в прокуратуру как раз, ну, прямо к президентским выборам. Потом вероятно спохватились, или получили очередную команду. Вернули это дело для дополнительного расследования. И с тех пор они регулярно через каждый 3 месяца продлевают срок следствия просто потому, что им хочется, по-моему, потянуть. И я даже примерно представляю себе мотивы. Но я пока не хочу по тактическим соображениям говорить, почему они с этим делом тянут.

С. КОРЗУН: Ну, наверное, последний вопрос. В сознании людей все-таки Ходорковский и Бахмина связны. Хотя Вы не защищаете Светлану Бахмину, тем не менее, каково Ваше ощущение, спрашивает Александр из Вены, пойдет президент Медведев на то, чтобы помиловать Светлану Бахмину или все-таки нет?

Ю. ШМИДТ: Я очень хочу, чтобы Бахмина была освобождена, как можно скорее. Путем ли помилования, путем ли условно применения процедуры УДО, на что она имеет право. И сейчас, насколько я понимаю, конституционная жалоба на решение районного суда снова подана. Бахмина, как и многие другие сотрудники ЮКОСа, они все заложники Ходорковского. Если Ходорковского совершенно справедливо называют политическим заключенным, то этих людей в прямом значении этого слова политзаключенными назвать трудно. Они заложники. В какой-то момент какой-то злой человек, может быть, группа злых людей поставила на всех на них одно клеймо "ЮКОС". И вот люди, которые заклеймены этим страшным словом, они сегодня испытывают муки незаслуженные по сравнению с тем, как, даже если кто-то в чем-то в какой-то степени и виноват, но если бы не ЮКОС, разве сидел бы умирающий Василий Алексанян сегодня с его диагнозом. Разве беременная Светлана Бахмина продолжала бы находиться в тюрьме, вместо того, чтобы быть со своими детьми. Но вот это клеймо ЮКОС, оно, к сожалению, до сих пор определяло судьбу очень многих людей, и не только тех, кого мы сегодня назвали.

С. КОРЗУН: Тем не менее, к вопросу: Медведеву Вы верите? Он может помиловать?

Ю. ШМИДТ: Он может. Если он захочет, это ему не стоит вообще ничего, кроме росчерка пера.

С. КОРЗУН: Юрий Шмидт, адвокат, был гостем программы "Без дураков". Спасибо Вам огромное за то, что пришли на эфир…

Ю. ШМИДТ: Спасибо за то, что пригласили.

С. КОРЗУН: И ответили на те вопросы, которые нас интересовали. Удачи Вам. Всего доброго.

Ю. ШМИДТ: Спасибо.