Евгений Киселев, «The New Times», № 32
Почему серьезные бизнесмены предпочитают проводить особо важные переговоры где-нибудь в Лондоне или Париже? Почему держат наготове загранпаспорта с многократными шенгенскими, английскими, израильскими визами и приобретают гражданство экзотических стран? Почему у сравнительно молодого человека, никогда особо не жаловавшегося на сердце, случается инфаркт, когда его вызывают в прокуратуру в качестве свидетеля по одному громкому «хозяйственному» делу, как это произошло с моим хорошим знакомым?

Да потому, что в страну вернулся страх. И даже то обстоятельство, что пока еще можно вести крамольные речи в эфире «Эха Москвы», писать вольнодумные тексты на сайтах в интернете и ездить за границу, этого не меняет.

Вот и знакомец мой волновался не зря: как потом выяснилось, на том самом допросе ему собирались предъявить обвинение и переквалифицировать из свидетелей в обвиняемые и препроводить в СИЗО. Где он, наверное, до сих пор и находился бы, а не в Лондоне, где живет на самом деле и, как сказал бы Жванецкий, жалеет страшно.

Бизнесмены очень быстро сделали правильные выводы из дела Ходорковского, и не только из него. Вот глава концерна «Нефтяной» и одноименного банка Игорь Линшиц имел неосторожность назначить председателем совета директоров банка оппозиционного политика Бориса Немцова, а потом, как утверждают, в компании Немцова поехал покататься на лыжах куда-то в Альпы, где встретился с другим оппозиционером — Касьяновым. То есть с Касьяновым было нужно повидаться Немцову, а Линшица черт дернул отправиться за компанию.

В результате банка нет, концерна нет, Линшица тоже нет. В России нет.

Опять же, история с Гуцериевым, тоже очень поучительная. Не надо скупать активы «ЮКОСа», если в Кремле вас настоятельно просят этого не делать.
<…>

Наталья Морарь, «The New Times», № 32
Чего боятся россияне. The New Times проанализировал динамику страхов сограждан за последние 15 лет. Чего мы боялись, боимся и будем бояться, а главное, кому наши страхи могут быть выгодны — об этом рассказали ведущие социологи и специалисты по психологии масс.

«Человек существо стадное и несамостоятельное. Как существо несамостоятельное, он зависим и беззащитен. Поэтому он боялся, боится и будет бояться всегда», — уверен доктор психологических наук, профессор кафедры социальной психологии МГУ Александр Донцов. Данные социологических опросов, проводимых с конца 1980-х годов, подтверждают слова ученого. Эти же цифры говорят: с момента распада СССР и по сей день российское население едва ли стало бояться меньше. Как в 1991 году, так и сейчас шкала страхов обычного россиянина не изменилась, налицо лишь незначительная динамика в цифрах.

Чего страшатся больше всего?

Как и 15 лет назад, наибольший страх вызывают потеря близких, война, нищета, старость, болезни, беспомощность, произвол властей, голод, физическое насилие, гнев Божий, собственная смерть и публичные унижения. Ничего не боялись тогда и не боятся сейчас всего 5% населения — в основном это мужчины до 29 лет, не получившие высшего образования. Наиболее острый на сегодняшний день страх — потери близких — за последние 15 лет прибавил почти 9%. Если в 1991 году этого опасались 45% населения, то к концу прошлого года уже 54%. «Такая картина характерна для обществ с очень простой и неразвитой социальной структурой. Это, если хотите, некий признак примитивизма, — рассказывает директор Левада-Центра Лев Гудков. — На Западе страх потери близких в разы меньше. Это не значит, что они меньше любят своих детей или родителей, но общая тревожность там ниже. Семья не является единственным пристанищем для человека и единственной для него защитой: в такой роли там также выступают разные объединения и общественные организации. В конце концов, со своей проблемой человек может обратиться в суд, у нас же доверие к институтам государства крайне низкое и все, что остается, это обращаться за помощью к самым близким людям, к родственникам».

Война и Божья кара

Следующий по значимости страх — войны — заметно потерял в весе, уступив лидирующую позицию страху потери близких.

С 53 до 43% (в 1991 и 2006 годах соответственно) сократилось число тех, кто опасается войны или массовой резни. По мнению социологов, это легко объяснимо тем, что советская идеология постоянно убеждала граждан в существовании угрозы агрессии со стороны вражеских государств. «Советские люди почти все время жили в этом страхе, — говорит социолог Левада-Центра. — Страх постепенно начинает уходить, но процесс слишком долгий, потребуется смена нескольких поколений, а не просто уход тех, кто еще помнит Вторую мировую». На фоне ослабевания страха войны заметно возрос страх нищеты, прибавивший целых 11% (c 21% в 1991-м до 32% в 2006 году). Также возросла боязнь старости и беспомощности (с 27% в 1991-м до 31% в 2006 году). Лев Гудков уверен: «Оба страха имеют исключительно социальную природу — у людей нет надежды на институты, которые могли бы обеспечить нормальные условия жизни». Однако на этом фоне заметно уменьшился страх голода — с 32 до 22%, что является результатом адаптации населения к изменившимся после распада СССР условиям жизни. Как 15 лет назад, так и сейчас эти три страха наиболее актуальны для людей наименее обеспеченных и пожилых.

Страх Левиафана

Растет страх перед произволом властей — с 16 до 22%. «Рост в 5% достаточно существенный. Это выражение кризиса неконтролируемости власти, — считает социолог. — Когда мы задаем вопрос о конкретных случаях административного, бюрократического или милицейского произвола, получается, что больше половины населения страны — около 60% — чувствуют себя незащищенными от произвола чиновников, причем в большинстве своем это наименее защищенные слои и наиболее активные люди среднего возраста. Одним словом, те, кого больше «доят». Далее в иерархии страхов обычного россиянина следует страх физического насилия. Его чаще испытывают молодые женщины в возрасте до 29 лет. Меньше стали бояться Божьего гнева. Почти так же, как и раньше, россияне боятся собственной смерти (8%) и публичных оскорблений (9 и 7% в 1991 и 2006 годах соответственно).

Россия, как Китай

«Шкала страхов российского человека достаточно хорошо характеризует все наше общество, — говорит Лев Гудков. — Глубоко укорененный страх перед государством и одновременно надежда на то, что помочь смогут только самые близкие тебе люди, характерны для посттоталитарных и авторитарных режимов. Такое сочетание страхов характеризует человека пассивного, а не деятельностного. Человек терпит жизнь, но не утверждает себя через достижения, через реализацию себя». В этом смысле Россия наиболее близка к Китаю, считает социолог. «Люди переживают страх за близких именно потому, что семья для них — единственное прибежище. Вся социальная жизнь сводится к семейным проблемам. Человек не включен в гражданское общество, в политическую жизнь. Он ни на кого не может рассчитывать — ни на суды, ни на профсоюзы, ни на партии, ни на благотворительные общества. На Западе боятся в первую очередь безработицы. Потеря работы — потеря статуса, социального обеспечения. Если человек имеет работу, он включен в систему социальных институтов, которые гарантируют ему жизнь, социальную страховку. Человек там не чувствует себя уязвимым. В России все наоборот», — резюмирует Лев Гудков.
<…>

Владимир Буковский - Наталье Морарь, «The New Times», № 32

ВЛАДИМИР БУКОВСКИЙ ОТСИДЕЛ ПОЧТИ 11 ЛЕТ. ИЗВЕСТНЫЙ ДИССИДЕНТ ПРОХОДИЛ ШКОЛУ СОВЕТСКОЙ ЖИЗНИ В ПСИХОИЗОЛЯТОРАХ, ПЕРМСКИХ ЛАГЕРЯХ И ЗНАМЕНИТОМ ВЛАДИМИРСКОМ ЦЕНТРАЛЕ.

В декабре 1976 года его обменяли на лидера Коммунистической партии Чили Луиса Корвалана, и Буковский поселился в Великобритании. Спустя 30 лет политзэк со стажем, а ныне один из кандидатов в президенты России в интервью The New Times вспоминает о том, как он боролся со своими страхами.

Чего вы боялись больше всего?

Самое жуткое - это страх не за себя, а за своих близких. Очень часто именно этим и угрожали - что с ними что-то сделают. Хотя, когда ты решаешься на инакомыслие, на сопротивление в несвободных, а особенно тоталитарных режимах, ты понимаешь, что это возможно и, скорее всего, произойдет. Это тяжело. Но даже страх за близких не может и не должен влиять на твое решение.

Чего вы боялись в лагере?

"Боялись" - не совсем правильное слово. Скорее опасались продления тюремного срока. Ты попадаешь под пресс, и это уже неизбежная вещь. Тебя могут надолго послать в одиночную камеру или в карцер, где будут пытать холодом. Многие там простужались и умирали. Довольно типичный способ давления на заключенного - голод, так называемая пониженная норма питания, норма 9Б. Это обычная вещь для тех, кто находится в карцере, но на такую норму могли переводить любого, кто находился и вне его. Человека могли продержать так месяц, а потом просто продлить срок. В другие времена в качестве дополнительного прессинга использовали уголовников. Во времена Александра Солженицына и Вар-лама Шаламова, когда у политических заключенных были очень плохие отношения с уголовным миром, пугали тем, что посадят в камеру к уголовникам.

Чем пугали в психиатрической больнице?

Не пугали. Применение различных препаратов в качестве наказания - это была часть "нормальной" жизни любой психиатрической больницы. Использовались такие препараты, как сульфазин и аминазин. Сульфазин - это раствор серы в персиковом масле. При введении его внутримышечно у человека начинался абсцесс: очень высокая температура - 42 градуса - и дикая боль. Обычно делали три укола - два в ягодицы и один под лопатку. Вы не можете двинуться и чувствуете себя распятым на кресте. Аминазин - менее противная вещь. От него вы впадаете в состояние полного отупения. Вас кормят, поят, а вы только спите и спите, превращаетесь в амебу.

И как вам удавалось с этими страхами справляться?

Прежде всего надо отлично понимать, что вы находитесь в клетке с дикими зверями. Если покажете малейший страх - вам же хуже. Главное - не позволить панике охватить тебя в самый первый момент, когда происходит что-то страшное. Это требует усилия воли. А дальше включаешь разум: что они могут сделать, чего не могут, что скорее сделают, а что нет. Вы начинаете вести себя как рациональный человек, поэтому страх отступает, ведь это животное чувство. Здесь нет какого-то универсального средства - исключительно усилие воли. Очень помогает прием, когда ты отстраняешься от всего происходящего, смотришь на себя со стороны, словно ты не субъект, а сторонний наблюдатель. Помогает, если находишь и комичную сторону всего происходящего. Мне, по крайней мере, помогало. К примеру, я однажды объявил голодовку из-за того, что ко мне не допускали адвоката. Меня начали насильно кормить. Они вводили еду через ноздрю при помощи шланга с железным наконечником, по диаметру намного больше ноздри. Мне каждый день рвали ноздри - связывали в смирительную рубашку, привязывали к топчану, садились на ноги, держали за голову и пихали мне этот шланг с железным наконечником. Рвали хрящи, кровь текла во все стороны, я задыхался, все это шло в горло- и так каждый день. Спать невозможно, из-за голодовки перевели в камеру смертников, а там ни читать, ни курить нельзя. Вот ночью хожу взад-вперед по камере, шмыгаю носом. И думаю про себя: надо же, как устроена жизнь, никогда не думал, что есть некая связь между моим носом и Московской коллегией адвокатов. И сразу стало смешно. А раз смешно, значит, не страшно. И не больно. Еще одна вещь, которую я широко использовал и всем рекомендую, -подумать о том, что хоть сейчас все так безнадежно и вам очень страшно, лет через двадцать вы будете вспоминать и смеяться. Полезно подумать также о том, что через двадцать лет будет очень стыдно за свой страх, за страх, который вы не сумели подавить

Валерия Новодворская, «The New Times», № 32
<…>
А сегодня чего бояться, я вообще не понимаю. "ЮКОС" и "Роснефть" есть не у всех.
У многих и отнимать-то нечего. Что у меня отнимешь? Карательной психиатрии советского образца больше нет. Для ареста, суда и срока надо очень сильно подставиться. Очень много звезд должно сойтись. Но и то сейчас поправимо. Не просите холодильник в камеру, а объявляйте голодовку. 30, 40, 50 дней -и вы купите себе свободу. Или смерть. Я, например, больше в тюрьме сидеть не буду. Жизнь - Родине. Свободу - никому. За границу выпускают всех. Так чего бояться? Не пустят в Думу? Да пропади она пропадом, эта федеральная помойка! В Куршавель не поедете? На Сейшелы не хватит? Ничего, в Судаке и Коктебеле купаться можно. Ющенко всех пускает в море поплавать. Закроют газеты и журналы? Во-первых, сомневаюсь, что все. Во-вторых, есть сегодня интернет, как при Советах был самиздат.
Сенека сказал: "Ты знаешь, какая линия прямая. Зачем тебе это, если в жизни ты не знаешь прямого пути?"

Юрий Панчул, «The New Times», № 32

Существует как минимум два типа страха. Один — рациональный, который возникает, когда человек видит вполне реальный источник опасности, например змею. Другой (в английском он называется anxiety) — это страх иррациональный, эмоция, состояние тревожного беспокойства, когда человек не может понять ни источник, ни степень угрозы. Рациональный страх необходим человеку для защиты от опасностей: он побуждает к действию. Страх иррациональный, напротив, парализует, снижает способность человека мыслить, принимать решения и защищаться. Биохимические механизмы мозга, ответственные за эти два явления, весьма различны.

Мозг-защитник

Когда человек видит змею, то отдел мозга, в который собирается информация от органов чувств1, направляет полученный образ опасности одновременно в два разных центра — в центр эмоциональной памяти и в центр сознательной памяти (гиппокамп).

Центр эмоциональной памяти хранит в своем «архиве» целую коллекцию опасностей (память о нападениях, несчастных случаях), как, впрочем, и эмоции, связанные с большими победами. При этом есть опасности, такие как змея, которые мозг «вспоминает», даже если человек никогда раньше не видел змей. Это один из немногих врожденных страхов, так же как врожденными являются, например, страх падения или страх громких звуков. Большинство других страхов закладывается в этот «архив» в результате приобретаемого человеком жизненного опыта.

Распознав опасность, центр эмоциональной памяти тут же активирует «дирижера» гормональной системы, а тот, в свою очередь, отдает команду железам внутренней секреции выделить гормоны, которые приказывают телу повысить пульс и давление крови, расширить зрачки, чтобы лучше видеть, повысить уровень глюкозы в крови, то есть дать заряд энергии, напрячь мышцы. Другими словами, мозг создает условия, необходимые, чтобы человек мог защищаться или бежать.

Одновременно образ опасности — змеи — обрабатывает и отдел мозга, ответственный за сознательную память. Этот центр решает, ядовитая змея или это всего лишь уж, игнорировать опасность или спасаться.

Два центра порой конфликтуют друг с другом: эмоции быстрее сознания. И оттого реакция бывает смешанной — сначала человек взвизгнет от ужаса, а потом вздохнет с облегчением: это был только уж.

Мозг-разрушитель

В отличие от рационального, иррациональный страх — тревожное беспокойство — часто не помогает, а наоборот, мешает человеку защитить себя от опасности и может даже привести к самоубийству. Человек, парализованный таким видом страха, не может сконцентрироваться, принимать решения, ведет себя неадекватно по отношению к окружающим, у него наблюдаются головные боли и слабость, нарушение сна и аппетита. Нейрофизиолог Даниэль Амен, исследовавший пациентов, страдающих навязчивыми страхами, утверждает, что в 80% случаев подобные страхи связаны с депрессией.

Обывательская точка зрения: депрессия — это не более чем неумение человека держать себя в руках. Между тем исследования, проведенные учеными Гарвардской медицинской школы, равно как и Университета Джона Хопкинса в Вашингтоне, показали, что депрессия вполне материальна в не меньшей степени, чем язва желудка, и связана с изменением целого ряда биохимических процессов в головном мозге.

Биохимия депрессии

Биохимию депрессии схематично можно представить так. Вообразите, что мозг — это здание, в котором много комнат (нейронов), соединенных друг с другом дверьми (синапсами), через которые проходят почтальоны с разного рода информацией (нервные импульсы). Для того чтобы открыть двери этих комнат, нужны ключи — нейротрансмиттеры, то есть вещество, ответственное за передачу сигнала от одной нервной клетки к другой. Когда ключей-нейротрансмиттеров слишком мало или слишком много, почтальоны — нервные импульсы не могут ходить по нормальным маршрутам и у мозга начинаются проблемы.

Так вот, депрессию вызывает слишком низкое содержание нейротрансмиттера серотонина. По той же причине у людей возникают разные фобии, навязчивые страхи, причудливые расстройства, когда человек, например, начинает десять раз проверять, закрыл ли он дверь в свою квартиру, хотя точно знает, что закрыл.

Дабы компенсировать недостаток серотонина, психотерапевты назначают пациентам лекарства, восполняющие этот недостаток, такие как «Прозак», «Селекса», «Золаф» и так далее. Если использовать ту же аналогию с ключами, эти медикаменты не дают положить ключ под коврик, гарантируя, что он всегда будет оставаться в замочной скважине.

Недостаток другого нейротрансмиттера — допамина — связан с иной группой расстройств, когда люди боятся того, что не существует и не может существовать. Такие люди, например, думают, что весь мир задался целью причинить им вред (паранойя), или начинают видеть галлюцинации и бояться монстров.

Надо признать, что нехватка серотонина объясняет далеко не все, и многое в механизме депрессий ученые до сих пор не понимают. Во-первых, ключей-нейротрансмиттеров десятки, и в разных и многочисленных отделах головного мозга они работают по-разному. Масштабное исследование различных типов страхов и депрессий было проведено в клинике Даниэля Амена в Ньюпорте (Калифорния) с помощью специальной компьютерной томографии — фотографирования активности.

Выяснилось, например, что состояние «чистой» тревожности связано с чрезмерной активностью в подкорковых узлах мозга, где задается общий тонус мозговой активности. Когда этот отдел слишком активен, люди испытывают тревожность, когда слишком пассивен — вялость и низкую мотивацию. Доктор Амен утверждает, что этот отдел чрезмерно активен у некоторых очень работоспособных людей. Если они прекращают работать, то начинают испытывать страхи.

Причин, запускающих механизм страхов, фобий и депрессий, много. Свою роль играет и генетика: исследования показывают, что если один из родителей страдает той или иной фобией, то с вероятностью 50% и дети будут предрасположены к нарушениям, связанным со страхами и депрессиями, если что-то не в порядке и у мамы, и у папы, то вероятность 75 — 85%. Но немалую роль играют и социальные факторы.

«Выученная
беспомощность»

Еще в середине шестидесятых годов ученый Мартин Селигман из Пенсильванского университета обнаружил так называемый эффект «выученной беспомощности», который становится источником депрессий и страхов.

В одном из экспериментов две группы собак подвергались электрошоку. Рядом с каждой собакой из первой группы находился рычаг, которым можно было выключить электричество, чему собаки довольно быстро обучались и не испытывали никаких проблем. Рядом с собаками из второй группы тоже находился рычаг, но он не работал — что бы собака ни делала, она все равно получала электрошок. В результате такого «воспитания» две трети собак из второй группы не только получали депрессию, но и теряли волю: они не пытались избежать электрошока, даже когда им давали возможность убежать, перепрыгнув через невысокий барьер.

Не напоминает ли это реалии советского времени, когда культивировалось представление о невозможности изменить существующий порядок вещей, когда людей приучали к мысли, что всякое сопротивление бесполезно, даже если для решения проблемы не требуется героизма, а необходимо простое бытовое действие? И не в том ли одна из причин низкой социальной активности людей и в постсоветский период? Власть все равно сделает так, как хочет, потому, говорит такой выученный беспомощности человек, нет никакого смысла пытаться выбраться из вольера. Даже если двери вольера давно открыты.

Илья Колмановский, биолог, «The New Times», № 32
Есть две формы поведения, которые еще зоологи XIX века расценивали как проявления страха: оцепенение и бегство. Другими словами, животное либо пытается затаиться (притвориться мертвым), либо убегает.

Весь XX век велись исследования и дебаты с целью понять, что лежит в основе этой дилеммы — разные мотивы поведения или же особенности конкретного биологического вида? Похоже, и то и другое.

Загнанных лошадей пристреливают

Страхи человека часто имеют животное происхождение. Именно древним происхождением некоторых страхов объясняется их кажущаяся несоизмеримость с поводом; системы распознавания опасности срабатывают так, как они запрограммированы, с большим запасом.

Что вызывает страх у животных? Непривычные ситуации. Основная забота представителей нашего класса, млекопитающих, — так устроить свою жизнь, чтобы вокруг была максимально стереотипная среда. Каждая травка, ямка и поваленное дерево должны быть хорошо знакомы. Для верности повсюду наносятся запаховые метки: зрение у большинства млекопитающих плохое, а считывать информацию приходится в цейтноте, удирая от хищника, или быстро обегая кормовую территорию, или патрулируя ее границы. Если среда известна, то животному не приходится затрачивать энергию, дабы каждый раз заново разбираться, где убежище, где еда, где вода. Страх нацелен в первую очередь на то, чтобы распознать нестереотипную ситуацию и начать бить тревогу до того, как она реально выйдет субъекту боком. Именно отклонение от стандарта вызывает страх: заглянем в глаза собаке, которую мы затащили на эскалатор в метро, или лошади в автоперевозке — звериный страх перед неизвестностью, перед новой средой, которая животному неподконтрольна.

Животный страх новизны

Маленькие дети, эти носители древних форм поведения, очень консервативны: они обожают ритуалы и не любят незнакомую еду. Но и у взрослого человека проявляются иногда архаичные формы этой «цензорской» системы. Так, человек часто плохо спит на новом месте, его органы чувств призывают быть бдительнее, так как окружение нестереотипно. Кстати, один из типичных кошмаров сна — страх падения с высоты — зоологи уверенно связывают со сном наших хвостатых предков на деревьях: осязание сигналит о риске падения даже при незначительных изменениях позы. Психические болезни нередко вызывают к жизни животный страх новизны: важно идти от дома до метро строго определенным маршрутом или есть блинчики только с кленовым сиропом (вспомните знаменитый фильм с Дастином Хоффманом «Человек дождя»).

Но самый существенный элемент среды, где так важна стереотипность, предсказуемость, — это не узор кустиков и тропинок, не уровень освещенности и не температура воздуха. Начиная с детства, когда и для щенка, и для человеческого детеныша вся среда заключена в матери, окружающий мир любого млекопитающего в первую очередь состоит из ему подобных, из его социального окружения.

От соседа, от вожака, от кочующего незнакомца очень сильно зависит жизнь, и именно в социальном ландшафте особенно важна стабильность, стереотипность. Зверьки часами «ощупывают», часто буквально, физически, свое социальное окружение, непрерывно посылая сигналы: «ты о’кей?» — «я о’кей!», «ты на месте?» — «я на месте!», «я главнее?» — «да, ты главнее!» и т.д.

И именно резкие, неконтролируемые изменения социального ландшафта вызывают самую сильную тревогу и у животных, и у человека. Когда гиены окончательно наглеют, львы целенаправленно убивают вожака их стаи, и на время гиены делаются более пугливыми. Детенышей орангутанов перед отправкой в богатые страны контрабандисты специально накачивают снотворным: изъятые из группы, они круглые сутки кричат от страха и могут испортить все дело.

Провинившись перед вожаком, волк начинает испуганно скулить и ползти на брюхе: самое тяжелое для него — неопределенность, ожидание реакции. Страх перед экзаменом, перед признанием в любви, перед оглашением приговора — эти чувства так сильны именно из-за возникшей неопределенности в отношениях между субъектом и его товарищами по племени. Это зависимость от их ожидаемого, но пока неизвестного поступка. Социальная неопределенность, непредсказуемость — очень древняя составляющая наших страхов.

Генетический страх

Часто можно слышать словосочетание «генетический страх», это явление действительно распространено в мире животных. Так, страх перед определенным хищником бывает запрограммирован в генетической памяти вида. Например, цыплятам достаточно показать условный силуэт орла (простое перекрестие со смещенной вперед поперечной планкой) — и они затаиваются. Для наших же предков особое значение имели не орлы, а леопарды. Страх перед ними срабатывает, когда мы видим в темноте два блестящих кошачьих глаза.

А еще он сказывается в том, что мы восхищаемся всеми крупными кошками. Они не случайно кажутся нам красивыми. Петербургский зоолог Виктор Дольник справедливо отмечает: «Отвратителен ли он (леопард)? Нет! Оказывается, он завораживающе прекрасен. Таким его заставляет видеть (генетическая) программа: увидев хищника издалека, с безопасного расстояния... не будь равнодушен, внимательно наблюдай его, все движения, все повадки».

Вожаки — главная страдающая сторона

Неприятно сознавать, что страх так глубоко сидит в нашей природе. Утешает то, что сильнее всех, как утверждают зоологи, боятся власть имущие; что уж тогда нам стесняться?

Исследования в стаях человекообразных обезьян показывают, что наиболее высокий уровень стресса — у самцов, особенно у вожаков. Действительно, самки живут гораздо более размеренной жизнью; самцы же вовлечены в непрерывные разборки внутри группы и в приграничные конфликты на ее периферии. Среди самцов больше всех нервничают доминанты, вожаки: им есть что терять, их окружают соперники и обиженные. Их кровь, если верить результатам исследований, просто кипит от адреналина.

У людей отмечается та же закономерность: люди быстрее изнашиваются на руководящих постах; начальники особенно подвержены болезням сердечно-сосудистой системы — вечным спутникам стресса. Так что страдают не только пугаемые. Те, которые пугают, страдают ничуть не меньше.