Ольга (Кюлле) Писпанен о своей работе с Михаилом Ходорковским.

Forbes Woman №21, сентябрь 2014 (ежеквартальное приложение к журналу Forbes), 21.08.2014

Интервью: Юлия Таратута

Кюлле, вы всю жизнь работали журналисткой, а потом вдруг стали пресс-секретарем. Как это случилось?

О.П.: Ну не вдруг, мы почти год вели переговоры. Это было непростое решение - мы все понимали степень возможного риска, ну и конечно, это было прощание с журналистикой, все-таки 20 лет.

А расскажите немножко про эти 20 лет. С чего вы начинали?

О.П.: В 1995-м мы поехали с семьей в Прагу, и в тот момент туда переместилось из Мюнхена бюро «Радио Свобода». Я зашла к ним, просто позвонила снизу и сказала: «Здравствуйте, я такая-то, я вам случайно не нужна?» - «А что ты умеешь?» - «Ничего не умею, петь умею».

У меня на тот момент было только вокальное образование, потому что я недоучилась и родила ребенка. «Тогда поговори в микрофон». Я поговорила.  «Хорошо говоришь, выходи завтра на работу». То есть зашла и осталась на 10 лет. «Свобода», кстати, действительно дала мне свободу - от условностей. У нас была шутка, что нас преследует Вацлав Гавел, в какой бы ресторан мы ни пришли, он везде сидел. Никакой зачистки, никакой охраны. Сидит президент, ужинает в обычном ресторане .

А дальше?

О.П.: Я работала в пражском бюро, а потом работала в московском. Потом Савик Шустер предложил мне зайти на НТВ и попробоваться на новости. Я попробовалась, и на следующий день мне сказали: «Выходи в понедельник работать». После НТВ были еще, кажется, все разговорные радио нашего города, кроме «Эха», еще был телик - Третий канал и питерский. А потом «Дождь».

Последний год на «Дожде» вы уже вели переговоры о нынешней работе. С кем, во-первых?

О.П.: С представителями Ходорковского, но переписывалась и с ним.

Вы спрашивали, почему именно вы?

О.П.: Не поверите: Михаил Борисович, когда сидел в Карелии, во время свиданий с семьей (раз в три месяца, на три дня, вся семья в одной комнате) смотрел телевизор. А к телевизору был подключен «Дождь», и он смотрел нас. Видимо, как-то приглянулась.

А почему у него появилась потребность в пресс-секретаре? Раньше ведь не было.

О.П. На самом деле я была не совсем пресс-секретарем. Мы даже договорились, что это так не будет называться. Я была официальным представителем Ходорковского по связям с общественностью. Логично, учитывая, что он сам не мог связываться с общественностью, а общественность не могу связываться с ним.

У него было ощущение, что дело близится к концу?

О.П. У него не было такого ощущения. Он сам неоднократно говорил, что был готов сидеть столько, сколько надо.

Когда вам сделали предложение, как поставили задачи?

О.П.: Быть, что называется, ушами, глазами и голосом Михаила Борисовича. Я встречалась с людьми, мы писали письма друг другу, я рассказывала ему, что происходит, более подробно, чем он мог узнать из информационных сводок, из новостей.

А вы в тот момент ездили туда?

О. П Я ездила, но меня не пускали. К нему же никого не пускали. Связь продолжалась только по переписке.

Как чисто технически было организовано общение? Вы говорите про письма. Эти письма электронные?

О.П.: Нет, конечно, у него не было компьютера. Это от руки написанные письма. Можно было воспользоваться «Почтой России», просто такое письмо шло долго. Удобно было поехать в Карелию и там, в Сегеже, опустить письмо в ящик.

Скажите, а как вы с ним впервые встретились?

О.П.: Когда появились сообщения, что, оказывается, его выпускают, а этого не знал никто, я сначала металась по квартире, кричала, подпрыгивала, плакала, смеялась, а потом начала бросать вещи в сумку, хотела срочно лететь в Карелию. Когда стало понятно, что он в Германии, мне сказали: «Вылетай» - и я полетела. Я стояла в гостинице, ждала такси, на котором должны были подъехать родители - Борис Моисеевич и Марина Филипповна. Ходорковский был в другой гостинице. У меня разрывался телефон. И вот я выхожу из отеля, вертящаяся такая дверь. И буквально утыкаюсь в человека. Поднимаю голову, а это Михаил Борисович.

Он вас узнал?

О.П.: Он мне сказал: «Да, я вас узнал». Я не сдержалась и обняла его. Сказала: «Извините, это первый и последний раз, но я не могу себя сдержать». Тут же подъехали родители. Я даже сейчас рассказываю, и невозможно не плакать, потому что когда они увиделись… Это такое было облегчение, такое дистиллированное счастье. И грусть, конечно, и боль. Мама с папой наконец-то смогли обнять сына. Потому что в эти 10 лет они разговаривали с ним в основном через стекло. Мария Филипповна рассказывала, как они в эту одну трубку с Борисом Моисеевичем пытались оба говорить и слушать, сидя на одной колченогой табуреточке.

Дальше была гигантская пресс-конференция. Вы занимались ее организацией?

О.П. Я составляла российский список журналистов, а коллеги по команде составляли западный список. Я думала, меня просто разорвут на части.

Был ли у вас какой-то «либеральный» отсев на этой пресс-конференции? Черные списки?

О.П.: Нет. Были люди с Life News, были и наши федеральные каналы. Абсолютно открытая регистрация.

А вы могли бы пойти работать пресс-секретарем какого-то другого человека?

О.П.: Нет. Нет, абсолютно. Никогда.

Верно ли я понимаю, что ваша работа и ваша нынешняя профессия называется «пресс-секретарь Михаила Ходорковского»?

О.П.: Да, именно так. Мне предлагали один раз, еще до Ходорковского, быть пресс-секретарем одного олигарха. Не сидит и не сидел. Но мы остановились на стадии «А не подумаете ли вы оба?». Дальше у нас разговор не пошел.

Почему вы все же стали пресс-секретарем МБХ?

О.П.: Ну он историческая личность. Прожил уже три жизни, кардинально противоположных. Человек с очень нестандартным мышлением, очень быстрым умом. Это серьезный вызов для меня, серьезный рывок, тренировка памяти, тренировка ума. Он меня иногда подначивает: «Кюлле, думайте быстрее, думайте-думайте». Он из точки А очень быстро переходит в точку Б.

А как сейчас происходит ваша коммуникация?

О.П.: Михаил Борисович дорвался до гаджетов. Жена Инна рассказывала, что он и до заключения был помешан на новой технике. В тюрьме выписывал «Науку и технику» и штудировал от корки до корки, чтобы не отстать. Так что сейчас наше общение происходит по телефону, по почте, уже электронной, по всем мессенджерам, которые только существуют на свете, WhatsApp, Viber. Что там еще?

А лично вы общаетесь?

О.П. Да, я завтра лечу к нему.

Последняя серьезная информационная волна вокруг Ходорковского была связана с Украиной. Как вам формулировали политический месседж?

О.П. Это не было политическим проектом, и он его ни в коем случае так не формулировал. Главный и единственный месседж был миротворческий. Его действительно потрясла ситуация на Украине. Когда началась возгонка пропаганды совершенно оголтелой, причем как с одной стороны, так и с другой. Совещались, долго думали, и он предложил: «Давайте сделаем форум». Форум интеллигенции. Ужасное слово «интеллигенция», я его сама ненавижу. Но как еще назвать? Я не знаю. Просвещенная прослойка.

И все же не надо быть кремлевским чиновником, чтобы считать форум политическим.

О.П.: Это наша российская извращенная риторика, у нас политиком называют абсолютно любого человека, который захотел скамейки покрасить в парке. Человек хочет остановить войну, не становясь президентом или правителем вселенной. Сорос - политик? Он не политик, он общественный деятель, филантроп. Вот и Ходорковский - общественный деятель. Он абсолютно точно не будет заниматься бизнесом, не собирается, как мне известно, заниматься политикой. У меня не стоит никакой, даже риторической, задачи политической. Но абсолютно точно он будет заниматься общественной деятельностью. Уже многие знают, что осенью запускается «Открытая Россия».

Та самая «Открытая Россия», которая была до посадки?

О.П.: Ну скорее это новая «Открытая Россия». Под ее эгидой много проектов, подробности будут осенью. Пока скажу, что это будет и образовательный проект.

Вы сейчас как ощущаете, на какого клиента работаете - на разрешенного или запрещенного?

О.П.: Юля, вы прекрасно знаете, что он запрещенный клиент. По сути, он не может въехать в страну, потому что есть опасения, что потом он не сможет из нее выехать. На него «стоп» на федеральных каналах, о нем нельзя напоминать.