RFI: Как случилось, что вы стали директором лицея «Подмосковный»?

Евгений Травин: Не знаю, судьба привела, наверное. В педагогике я всю жизнь. Когда-то давным-давно даже видел по телевидению сюжет о коралловском лицее. Я тогда жил вообще в другом регионе. Но мне почему-то сюжет запомнился. Я подумал: «О, хорошо бы там поработать педагогом». А лет через 10-12 это вдруг случилось. Совершенно случайно мне предложили, и я приехал.

Чем стал для вас коралловский лицей сейчас?

Ну, а теперь это стало судьбой. Это одно из самых комфортных мест для работы, потому что здесь, в той или иной мере, есть свобода педагогического творчества. Это очень здорово и это очень редко в нынешней ситуации.

Вы сказали, что это одно из самых комфортных мест для работы и, тем не менее, в прессе то и дело появляется информация о том, как вас здесь «прессуют». В частности, родители детей, которые здесь учатся. Что самое трудное в этой работе?

Если говорить о государственном прессинге, то да, он существует. Мы - не государственный лицей. Причем, негосударственный лицей с определенной историей, которая для официального государства не очень приятна. Мы – лицей Ходорковского. Что тут говорить? Поэтому к нам часто и отношение как к лицею Ходорковского. Но мы выживаем, несмотря на то, что у нас арестовано все имущество. Мы долго боролись за то, чтобы нашим детям не выставлялись какие-то астрономические налоги за обучение государством.

Хотя обучение в лицее бесплатное...

Мы, естественно, предоставляем услуги бесплатно, но государство решило, что это тоже доход для ребенка и достаточно долго – до 2009 года – родителям выставлялись очень крупные налоги. Это был самый тяжелый период, наверное. К счастью, нам удалось эту тенденцию, хотя бы законодательно, как-то разрулить.

Что конкретно означает тот факт, что у вас арестовано имущество?

Некое отсутствие свободы маневра. Да, нам никто не мешает работать, существовать, пользоваться тем имуществом, которое у нас есть, но я думаю, любой директор школы или любого хозяйствующего субъекта нуждается в том, чтобы что-то устаревшее продавать, что-то ненужное сдавать, а деньги более эффективно расходовать. У нас, к сожалению, этих возможностей нет. У нас, например, много неиспользуемых земельных участков, за которые мы платим огромные налоги, и которые нам выгоднее даже просто отдать, подарить кому-нибудь, нежели нести такие затраты. Но мы этого сделать не можем, поскольку все арестовано.

Кем вы сейчас финансируетесь?

Вообще нас финансируют юридические и физические лица добровольными пожертвованиями. Так оно и существует. Основной жертвователь – это Фонд Ходорковского.

Кроме того, что вы являетесь директором, вы преподаете историю. Что для вас главное как учителя истории, работающего с детьми, которые приехали в эту школу-интернат со всей России?

Наверное, то же, что и для любого учителя. Историческая наука – наука особенная. И передо мной достаточно сложная задача стоит, потому что я должен своим предметом воспитывать их настоящими гражданами. Но при этом говорить правду. Вот с этими вещами в российской истории очень трудно. Особенно с правдой.

Как вы справляетесь с этим? Что вы должны делать для того, чтобы говорить им правду?

Прежде всего, не удается опереться на учебники, потому что все учебники либо откровенно слабые, либо не очень правдивые. Приходится много работать над содержанием и вырабатывать эту линию самому. Вообще, по закону «Об образовании» каждый педагог у нас достаточно свободен в выборе содержания, в выборе методов. К сожалению, в современной ситуации во многих школах эти свободы у педагогов незаметно забрали. А вот у нас в лицее, и для себя, и для других учителей, я стараюсь их оставлять.

25 октября исполняется 10 лет со дня ареста Михаила Борисовича Ходорковского. Кем для вас лично стал Ходорковский за то время, как вы работаете в лицее? Как вы, может быть, изменили (или не изменили) свое отношение к нему?

Почти не изменил, надо сказать. Я не знаком с ним лично, но даже до работы здесь, у меня, как, наверное, у многих представителей интеллигенции, было хорошее отношение к нему. Были симпатии в связи с тем достойным поведением, которое он демонстрирует в нечеловеческих условиях. Оставаться человеком в нечеловеческих условиях – это главное, чему я у него научился и учусь. И с удовольствием рассчитываю с ним познакомиться очно, лично.

Вы с ним переписывались?

Лично – нет. Лицей переписывается с ним, точнее, лицеисты переписываются с ним. Это не очень простая процедура, достаточно долгая. Но ребята-старшеклассники пишут ему письма и получают ответы, когда это возможно.

Какие у вас сложились отношения с его родителями?

Очень человеческие. Очень человеческие – да. Несмотря на то, что и Марина Филипповна, и Борис Моисеевич непосредственно включены в работу лицея. В общем-то, у нас очень много рабочих вопросов, отношения при этом очень человеческие.

Как вы оцениваете как педагог и директор образовательного учреждения те процессы, которые сейчас происходят в России?

В общероссийском образовательном пространстве, конечно, не может страна в отдельно взятой отрасли развиваться в то время, как в остальных наблюдается застой. Поэтому, к сожалению, в образовательной сфере эти элементы застоя тоже захватывают все больше и больше места. Образование держалось достаточно долго – оно пережило годы экономического кризиса, а вот сейчас, к сожалению, больших перспектив для него я не вижу. Не на что опереться. У нас совершенно нет достойных молодых кадров, которые пришли бы на смену педагогов предыдущих поколений. Неслучайно сейчас в школах все больше и больше работает учителей пенсионного возраста. Молодежь идет крайне неохотно.

У нас, к большому сожалению, нет хороших учебников, причем, не только по истории – по любому предмету очень мало хороших, действительно грамотных учебников, по которым ребенок мог бы учиться, если нет достойного учителя. И у нас, к сожалению, нет образовательной политики. Мне непонятно, куда мы идем. Нам никому не понятно. Мы принимаем новые законы. В каждом законе «Об образовании» (уже третий или четвертый на моей памяти принят за последнее десятилетие, третья или четвертая редакция) все больше и больше казуистики и все меньше и меньше конкретных вещей.

Вам не страшно отпускать ваших воспитанников во взрослую жизнь? В лицее у них особая атмосфера, вряд ли они могут найти ее где-то в другом месте.

Конечно, страшно. Не потому, что мы все-таки не просто школа, а интернат, и отношение у нас к детям не просто как учителя к ученикам – у нас появляются какие-то родительские чувства. Мы же во многом заменяем им родителей или старших товарищей. И отпускать, действительно, страшновато, потому что мы в лицее культивируем нормальную, правдивую обстановку. А жизнь, к сожалению, очень двулична и лицемерна. И с каждым годом, по-моему, становится все более двуличной и лицемерной. Поэтому страшно, как будто отпускаешь своего ребенка в совершенно враждебную обстановку. Но, к счастью, опыт показывает, что они адаптируются и пока без серьезных проблем. Проблемы, конечно, существуют, но не наркотики, не суицид, ничего подобного у наших выпускников нет.