Память. Юрий Шмидт о себе, родителях, времени и профессии

Это видео с Юрием Шмидтом длится 23 минуты. На эти минуты он вернется. И будет прежним: железный добрый человек.

За 23 минуты можно еще раз проститься. За 23 минуты можно чуть лучше что-то понять. Можно влюбиться. Можно даже смотреть без звука – все равно все понятно.

Нам эти 23 минуты нужны, чтобы еще раз прочувствовать, как нам повезло – мы его знали. Необыкновенный Юрий Маркович… Наверное, из таких минут и складывается вечная память.

Юрий Шмидт: Это мой друг фотографировал меня в 88-м году (Юрий Шмидт и Нателла Болтянская рассматривают фотографию с обложки книги «Адвокаты свободы». – ПЦ), меня уже не узнают люди <на этой фотографии>. А здесь я уже постарше (обсуждают фотографию с задней обложки книги. – ПЦ), здесь рядом со мной фигурка премии «Фемида», которую я получил первым с момента учреждения. В своей номинации, «Адвокат», я был первый обладатель этой самой «Фемиды». В последние годы, когда весь этот праздник и присуждение премий практически отобрали от Московского клуба юристов и передали в Ассоциацию юристов России, там стали давать <премию> таким людям, что где-то возникло желание упаковать эту статуэточку, диплом, и отправить назад, сказав: «знаете, я вместе с ними не хочу значиться лауреатом этой премии» Но я этого пока не делаю…

Титр: Это интервью с Юрием Марковичем Шмидтом никогда раньше не показывалось. Оно было снято в ноябре 2010 года. Но тогда весь хронометраж программы «Процесс. Итоги» был брошен на обсуждение завершающихся слушаний в Хамовническом суде. Разговор с великим адвокатом и человеком, к счастью, остался на пленке. Разговор о его жизни и жизненно важной работе. Последний разговор…

Юрий Шмидт: До конца коммунизма я считал, что со своей профессией я попал в десятку. Дело в том, что все-таки я сын человека, просидевшего 27 лет в общей сложности в лагерях и тюрьмах и, конечно, как только я стал вообще что-то своим умом понимать о происходящем и оценивать вообще мир, в котором я живу, я стал совершенно антисоветским человеком, и моя работа адвоката была какой-то формой легальной оппозиции, потому что, так или иначе, кого бы я ни защищал, пусть это хулиган, пусть это вор, это было понятно, что я защищаю человека, в общем, от машины, потому что у нас никогда не было ни состязательного процесса, ни такого понятия, как права человека.

В диссидентские, в политические дела меня категорически не пускали, то есть не давали допуск, поэтому мне не надо было как бы занимать четкую антисоветскую позицию в процессе, ну, скажем, защищая Сергея Ковалева, в дело которого меня в свое время не пустили, я бы, естественно, не мог не поддерживать его принципиальную позицию, потому что адвокат, которого я ему нашел, это был старый человек, член партии, с допуском, он собирался уезжать в Израиль, и он решил...

Нателла Болтянская: Был очень аккуратен.

Юрий Шмидт: И он решил, что последний, прощальный привет он может как бы послать. И Сергей был ему благодарен за его работу на предварительном следствии, но перед судом поставил перед ним вопрос: «Будете ли вы поддерживать мою позицию в суде?» И человек сказал, что «нет, я все-таки не рискую это делать». Так вот, я в таком положении практически не оказывался, но в общеуголовных делах я мог говорить практически все, что я думаю о ходе предварительного следствия, о суде и так далее, и для меня было определенной отдушиной.

Нателла Болтянская: История, собственно, вашего появления на свет... Вот в этой же книге «Адвокаты свободы» я читала комментарий одного из ее авторов, что это была бы романтичная очень история, если бы не было слез в каждом ее событии.

Юрий Шмидт: Мои родители действительно познакомились в сибирской ссылке. Маму, ей было двадцать с небольшим лет, ее тоже как злостный антисоветский элемент выслали в те края, где она случайно встретилась с папой. Потом их пути разошлись, потому что маму довольно быстро вернули, не помню уж, каким путем решился ее вопрос с правовой точки зрения, а у отца закончилась ссылка, и началась высылка, то есть так называемый минус, когда он мог себе выбрать город для проживания, за исключением - там был перечень крупных городов, столиц республик, где он жить не мог. Он выбрал город Саратов, и до его ареста, а его арестовали 31 мая 37-го года, ровно через три недели после моего рождения, мама просто приезжала к нему в гости, потому что ему даже посещать Ленинград было нельзя.

Нателла Болтянская: Вторая волна пошла, да?

Юрий Шмидт: Ну, 37-й год начался, да. Всех, кого брали и давали небольшие сроки, всех стали грести уже с большими сроками – папа получил в 37-м году 10 лет, потом ему еще срок пролонгировался в лагере несколько раз. Ну и в общем, он нас нашел. Я не буду эту историю всю повторять. Мы прожили в Ленинграде всю блокаду, не умерли с голода, наш дом не разбомбило, мама не нашла себе никого другого, хотя у них брак был даже не зарегистрирован, что, кстати говоря, не дало ей возможности вообще наводить официальные справки о папе.

Нателла Болтянская: С одной стороны, а с другой стороны, не дало возможности ей сесть как члену семьи изменника родины.

Юрий Шмидт: Совершенно правильно. И действительно, однажды в нашу старую коммунальную квартиру - мы еще не переехали по другому адресу – в 56-м году пришло письмо, которое, как оказалось, было письмом от отца. И после некоторых колебаний, ну, жизнь прошла, они расстались в 37-м году, моей маме было 24 года, а спустя…

Нателла Болтянская: 19 лет.

Юрий Шмидт: А спустя 19 лет ей было 43, и встретиться спустя жизнь – вероятно, это было нелегко, принять такое решение. Тем не менее, она его приняла, ответила сначала отцу письмом, а потом сказала мне, что поедет к папе, и еще восемь лет они были как бы такими, разъездными мужем и женой…

Нателла Болтянская: Гостевой брак, как сегодня говорят.

Юрий Шмидт: Да. Потому что папу не прописывали в Ленинграде, да честно говоря, он и не хотел (это я уже потом понял) въезжать в нашу коммуналку, в единственную комнату, он был настоящим мужчиной. И в это время как раз началось кооперативное строительство, и вот как-то так получилось, что его прописали ровно в тот год, когда была построена кооперативная отдельная квартира. Тут он сообщил маме, что «знаешь, меня, оказывается, прописывают». И с 64-го года он жил в Ленинграде. Он, конечно, был очень больным человеком, и он был больным от рождения, у него был тяжелый врожденный порок сердца. И когда мы с ним познакомились, а мы познакомились с ним, когда мне уже было почти 20 лет, он, в общем, сказал, что он рассчитывает, что еще десять лет он сможет прожить. Но Бог подарил им двадцать шесть лет жизни. И надо сказать, более трогательных отношений, чем отношения моих родителей, уже немолодых людей, обретших друг друга после... разлуки. Это банально звучит, но не найти мне подходящего слова.

Нателла Болтянская: После другой, страшной жизни.

Юрий Шмидт: Да, вот они не могли друг на друга наглядеться, надышаться, и это было удивительно.

Нателла Болтянская: Юрий Маркович, хочу вернуться в день сегодняшний. Я не помню, где я слышала такую апокрифическую историю, что якобы, если положить рядом две фотографии, вашего отца, Марка Рахмилиевича, и вашего сегодняшнего самого громкого клиента, то они очень похожи между собой. Я далека от мистики, но это действительно так, и...

Юрий Шмидт: Это действительно так. Дело в том, что я с Ходорковским не только не был знаком, но как-то его фамилию я услышал впервые уже незадолго до ареста. Как-то вот Гусинский, Березовский, кто-то еще, Смоленский тогда, как-то были на слуху, были в телевизоре, а Ходорковского я увидел первый раз, ну, я не знаю, может, за месяц до ареста, я увидел его по телевизору, и я был потрясен. Потому что у меня была единственная фотография моего отца перед последним арестом, 37-го года, ему было тогда 29 лет, и... Михаил Борисович, конечно, уже к этому времени был старше, но сходство внешнее удивительное. Я эту фотографию привез, я показал Михаилу Борисовичу в тюрьме. Он посмотрел и сказал: «Поразительно, действительно, как похожи». Еще сходство дополняли очки с круглыми стеклами без окантовки, и когда я его увидел, увидел это сходство, у меня что-то такое вот еще появилось...

Нателла Болтянская: Дополнительное.

Юрий Шмидт: Дополнительное, да. Ну, это какая-то уже мистика своеобразная, но тем не менее это так. Да и мой сын, между прочим, на Михаила Борисовича тоже похож. Он похож на своего деда, и похож на Михаила Борисовича, младший сын, Марк.

Но когда я увидел Ходорковского на экране, опять-таки показывали суд, когда суд санкционировал его заключение под стражу, я сразу сказал, что это политическое дело, и что это мое дело. Это должно быть мое дело.

Нателла Болтянская: Многие говорят о том, что эпоха прихода к власти Владимира Путина, в общем, страну изменила. Вы согласитесь с этим?

Юрий Шмидт: Абсолютно.

Нателла Болтянская: Для вас «дело Ходорковского» было, скажем так, первым делом такой вот измененной страны, или в период до него были еще какие-то сигналы?

Юрий Шмидт: Нет, я не видел никаких сигналов. Мне казалось, что где-то до 2003 года, может быть, поступательное движение у нас несколько замедлилось, но продолжалось. Продолжалась, в частности, судебная реформа, и тогда Дмитрий Козак был основной проводник этой реформы, он еще работал в центральном аппарате, до того как его куда-то отправили в Южный округ или что-то в этом духе. И коренной перелом произошел именно в 2003 году, и он четко совпадает по времени с «делом ЮКОСа», с арестом Ходорковского, совершенно четко. С тех пор мы стали двигаться в обратном направлении, причем все убыстряя и убыстряя ход. И вот это движение продолжается.

Нателла Болтянская: Юрий Маркович, согласно мнению многих, процесс Ходорковского и Лебедева, в общем, на статусе, на роли адвоката отразился весьма негативно, потому что, невзирая на хорошо подготовленные акции адвокатов, невзирая на декларирование наличия состязательности сторон, все происходит несколько иначе. В комментариях к нашей с вами недавней встрече на «Эхе Москвы» был один совершенно замечательный пассаж, я позволю себе его процитировать, когда человек пишет: «Мне очень хотелось бы обратиться к судье Данилкину: «Виктор Николаевич, спустя 50 или 60 лет ваш правнук будет писать в сочинении: «Мой прадед был В.Н. Данилкиным, тем самым, который...», вот что будет после этого «который», зависит от вас». Как вы думаете, что будет после этого «который»?

Юрий Шмидт: Надежда умирает последней. Поэтому мне хочется, чтобы «который» нашел в себе силы даже в это трудное время оправдать Ходорковского и Лебедева. Вот таким дедом, прадедом, можно будет гордиться, вне всякого сомнения, потому что я не представляю себе, какие кары посыпятся на голову Виктора Николаевича, если он это сделает, обязательно посыпятся, но кем он войдет в историю, а человеку вообще-то иногда бы надо думать, кем ты войдешь в историю, особенно если так случилось, что ты оказался причастен к историческому событию, которое останется в памяти людей надолго, о котором будут написаны книги, поставлены фильмы и так далее, полезно думать, как ты в эту историю войдешь.

Нателла Болтянская: А кто из советских адвокатов для вас был эталоном?

Юрий Шмидт: Я, безусловно, назову три имени людей, из которых, к сожалению, лично я знаком только с одним человеком, это Борис Андреевич Золотухин, но я еще назову Софью Васильевну Каллистратову и Дину Исааковну Каминскую, это мои как бы заочные учителя, это смелые люди, это, собственно говоря, люди, которые и пойдя на прямой конфликт с властью, случайно будучи допущенными к политическим процессам, не стали конформистами и не пошли на компромисс со своей совестью, и все, собственно говоря, от этого пострадали. А так моими такими учителями по профессии были замечательные ленинградские адвокаты, я о них в этой книге немножко пишу, но образцом мужества и такой как бы моральной чистоты, конечно, вот эти три человека, которых я назвал.

Нателла Болтянская: Вы знаете, казалось бы, советская власть закончилась, я говорю уже о периоде Перестройки и, тем не менее, мы с вами познакомились, это была вторая половина 90-х годов, когда вы пришли на «Эхо Москвы» в связи с делом Никитина, кроме того, было дело Пасько, кроме того, было дело Манучарова, собственно, это ваш вход в политику, да?

Юрий Шмидт: Вход в политические дела, да. Настало другое время, и я сказал, что я отдал своей профессии в полном объеме тридцать лет, я сейчас хочу работать с другим сознанием и с другим восприятием своей роли адвоката. И вот последние двадцать лет - представляете, в этом году исполняется ровно пятьдесят лет, как я был принят в Ленинградскую коллегию адвокатов, - и вот последние двадцать лет я практически себе не изменял, потому что я вел только такие дела, и уж не знаю, суждено ли мне еще какое-то время проработать, во всяком случае, это стало моим принципом, брать только такие дела.

…конец 80-х и 90-е годы, и даже, может быть, самое начало 2000-х – это было, по моим воспоминаниям, золотым временем, несмотря на многие трудности, которые переживала наша страна, это было временем надежды, временем я бы сказал эйфории. А с точки зрения моей профессии могу сказать, что у нас появились зримые ростки независимого суда, то есть судьи, согнутые советской властью до земли, начали чувствовать суть своей профессии и свое высокое призвание. И выяснилось, между прочим, что им не хочется быть частью системы, винтиками и роботами, которые реализовывают заданную программу. И тогда появились действительно и оправдательные приговоры, и смелые неожиданные решения, тогда в суде было работать, в общем, одно удовольствие.

Я хорошо помню, как мы в своей команде обсуждали возможный приговор по делу Александра Никитина. Это был человек, которого обвиняли в государственной измене, измена родине. За всю историю советского и постсоветского периода людей, которых оправдывали по такому обвинению, не было. Нам всем было понятно, что Никитин абсолютно невиновен, и мы эту невиновность сумели в суде доказать. Мы сидели и говорили: «Ну, ведь невозможно человека осудить». «А оправдать возможно?» – говорил кто-то. Мы вспоминали, как было вообще всю жизнь, оглядываясь назад...

Нателла Болтянская: Но тогда как раз было решение <передать> дело на доследование, тогда мы с вами и познакомились, по-моему.

Юрий Шмидт: Да, но тогда судья вынес оправдательный приговор, это был 99-й год. Я боюсь, что в 2009 году для начала этому судье не дали бы рассматривать это дело, а если бы дали рассматривать, то... Я даже не хочу гадать, что было бы, не дали бы просто рассматривать...

Нателла Болтянская: По совокупности.

Юрий Шмидт: У нас умеют находить правильных судей, как это было в советское время, там, правда, было легче, там практически все были правильные, но и сегодня умеют находить правильных судей, которые понимают либо без слов, либо с полуслова все, что надо им сделать. Вот такая ситуация. Конечно, в 99-м году ФСБ очень давило на суд, и мне это известно по делу Никитина, но Администрация президента, Бориса Николаевича Ельцина, была абсолютно нейтральна, никаких попыток... хотя гэбуха обращалась в соответствующие структуры Администрации с попыткой через них тоже оказать давление на суд...

Нателла Болтянская: Продавить.

Юрий Шмидт: ...Ничего подобного не было, даже, может быть, в какой-то степени наоборот.

Нателла Болтянская: Ну что ж, чего и вам желаем, как говорится, ставя большие кавычки.

Юрий Шмидт: Ой, господи.

Нателла Болтянская: Слава богу, что существуют не только, как бы это сказать, соответствующие многим параметрам судьи, но и соответствующие иным параметрам адвокаты, один из которых сегодня наш собеседник, Юрий Маркович Шмидт, в Пресс-центре Михаила Ходорковского. Спасибо.

Юрий Шмидт: Спасибо.