Александр Черкасов о том, почему «дело Алексаняна» даже не с чем сравнивать.

Александр Черкасов, «Ежедневный журнал», 07.02.2009

Один — первый — арестован, сидит. На него нужно бы получить "материал". Свидетельские показания. Сам-то он ничего не говорит и не признаёт!
Но есть другой, второй. Он остался "на воле" и заменил собою того, первого.

И этот второй болен. Болен тяжело, неизлечимо, смертельно...

С точки зрения "органов", казалось бы, чего проще? Остаётся "взять" этого второго, "надавить" на него — и дело будет сделано!

Теперь дело, собственно, так и делается, и мы всему этому свидетели, но я о другом времени и о других людях.

Двадцать пять лет назад, в 1983 году, Комитет государственной безопасности СССР повёл последнее наступление на Русский общественный фонд помощи узникам совести и их семьям — "Фонд Солженицына".

7 апреля 1983 года был арестован распорядитель Фонда, Сергей Дмитриевич Ходорович. Следствие шло по "клеветнической" 190 "прим" статье, но следователей интересовало не только признание в "клевете" и покаяние. Фонд помогал сотням семей политзаключённых, и через него проходили немалые средства — гонорары от "Архипелага ГУЛаг". Следователи хотели знать, где деньги и каковы каналы передачи этих денег, и для этого они не жалели усилий. Нет, сами они не прилагали рук — Ходоровича бросили в "пресс-хату". И несколько месяцев сокамерники помогали ему освежить память. Он ничего не "вспомнил" и не подписал. Уже потом, в лагере рентген показал, что Сергею Дмитриевичу переломали рёбра.

"Пресс" прекратился, когда в октябре удалось-таки передать "на волю": бьют... Сама же советская карательная машина не афишировала свои методы.

В декабре Ходоровича осудили на три года лагерей, отправили в Норильск, там добавили ещё... Сергей Дмитриевич живёт сейчас в Париже, дай ему Господь здоровья и долгих лет.

Но вернёмся к весне 1983-го. Арестованного Ходоровича сменил Андрей Андреевич Кистяковский. Многие — сразу несколько кругов людей! — знают его как переводчика.

Масса англоязычной литературы — Фолкнер, Сноу, О`Коннор, Эзра Паунд... Некастрированный перевод "Поправки 22" Хеллера тоже работа Андрея Кистяковского.

Утонченные ценители вспомнят переводы с нигерийского "Заколдованных лесов" Амоса Тутуолы. Александр Даниэль, вспоминая о Кистяковском, отмечал: "Настоящую славу он заработал, переведя в начале семидесятых фольклорное повествование потрясающего писателя — не писателя... сказителя — не сказителя... Те, кто понимает, оценит, прежде всего, именно виртуозную работу переводчика, воссоздавшего на русском полуиронические, полумистические африканские страшилки". Названия чего стоят: "Путешествие в Город Мертвых, или Пальмовый Пьянарь и Его Упокойный Винарь..."

Читатели Самиздата вспомнят переведенный в середине семидесятых романа Артура Кестлера "Слепящая тьма".

Но самые многочисленные из читателей Кистяковского, похоже, и фамилию его не сразу вспомнят. Андрей Андреевич впервые перевел на русский язык "Властелина Колец" Джона Рональда Руэла Толкина. Теперь отечественные толкиенисты, сами того не зная, говорят его словами… В начале восьмидесятых вышла первая книга — "Братство кольца", а продолжение не последовало.

Потому что Кистяковский стал распорядителем Фонда и 18 мая 1983 года открыто объявил об этом.

Спрашивается: чего ему не хватало?..

Фонд был организацией не подпольной. То есть многие десятки людей, участвовавшие в помощи политзекам и их семьям, себя и свою работу не афишировали. Сам Андрей Андреевич занимался этим с 1978 года. Но распорядители Фонда, начиная с первого, Александра Гинзбурга, открыто себя объявляли.

Тут же последовали обыски, угрозы. Кистяковского избили. А в июне у него был обнаружен рак. Андрей Андреевич попал в больницу. В октябре 1983 года он был вынужден отказаться от руководства Фондом. А через полторы недели Фонд перестал существовать как легальная организация...

А Кистяковский продолжал переводить Толкина. Теперь вы знаете, при каких обстоятельствах заговорили по-русски храбрые и немного смешные хоббиты… Умер Андрей Андреевич 30 июня 1987 года, пятидесяти лет от роду. Похоронен под Москвой, на Долгопрудненском кладбище.
Но арестовывать смертельно больного человека тогда, двадцать пять лет назад, в 1983 году, не стали.

В Москве, на миру — это, наверное, показалось слишком мерзко. Нет, на окраинах вполне: вот, тридцать лет назад в Киеве уморили писателя Гелия Ивановича Снегирева.

В 1977 году, когда вся страна в едином порыве обсуждала проект нового "брежневского" основного закона, Снегирёв публично отказался от советского гражданства: "...Такое решение я принял в те дни, когда вы проводите так называемое обсуждение проекта новой конституции. Газеты, радио, митинги орут о единодушном восторженном одобрении. В ближайшее время проект станет законом под всеобщее громкое "Ура!". Ваша конституция - ложь от начала до конца. Ложь, что ваше государство выражает волю и интересы народа... Ложь и позор ваша избирательная система, над которой потешается весь народ... Ложь и позор ваш герб, колосья для которого вы импортируете из Соединенных Штатов..."

Это письмо Гелий Иванович послал в Президиум Верховного Совета СССР, а вместе с ним и свой паспорт.

А ему чего не хватало? Писатель, драматург, сценарист, член союзов, главред Студии хроникально-документальных фильмов…

Началась непрерывная слежка, письма от "возмущенных патриотов" с бранью и угрозами (знакомо, не правда ли?). Его, инвалида, внезапно вызвали на врачебную комиссию...

22 сентября 1977 года его арестовали в Киеве. А 1 апреля 1978 года в республиканской газете "Радянська Украина" было напечатано письмо "Стыжусь и осуждаю". Подпись: "Г.Снегирев". 6 апреля это письмо было перепечатано газетой "Висти з Украини", предназначенной для зарубежных украинцев. В этой публикации отсутствовала фраза, имевшаяся в "Радянськой Украине" — Снегирев благодарил следователей КГБ "за оказанную квалифицированную медицинскую помощь". 12 апреля "Литературная газета" напечатала русский текст письма...

Что же случилось между сентябрём и апрелем?

Дело в том, что по ходу следствия у Снегирева обнаружился рак. Начались судороги. Стали отниматься ноги. Следователь, капитан Слобоженюк, предложил сделку: покаяние в обмен на перевод из тюремного лазарета в гражданскую больницу. 10 апреля Снегиреву сделали операцию в НИИ нейрохирургии — удалили опухоль в области позвоночника. Сделка состоялась. Но авторство письма, опубликованного в газетах, принадлежало кому-то другому: Снегирев-то подписал лишь просьбу освободить его ввиду болезни и пообещал не принимать участия в политических выступлениях.

Из больницы после операции Гелий Снегирев уже не вышел. 28 декабря 1978 года в возрасте пятидесяти одного года Гелий Иванович умер. Жене о смерти сообщили уже после вскрытия. Официальный диагноз: рак предстательной железы с метастазами во всех частях тела...

Но то — не в Москве. И при строгой изоляции — к больному Снегиреву пытались не пускать жену.

И пытки Ходоровича в "пресс-камере" в 1983-м оставались тайной и прекратились, как только были преданы огласке.

И даже если перенестись ещё глубже в прошлое, в конец тридцатых — на "больших процессах" важна была добровольность раскаяния подсудимых, их "чистосердечные признания". Пытки, шантаж, все прочие грязные тайны не выходили с "кухни" следствия.

Лев Семёнович Рубинштейн заметил, что в те времена зло стыдилось показывать себя в натуральном виде. Пряталось. Или притворялось таким вот нашенским особенным добром: «Бесстыдство было всегда. И более или менее всегда торжествовало. Но оно с разной степенью успешности прикидывалось стыдом». Теперь такая надобность и потребность отпала.
То, что изо дня в день мы, имеющие глаза и уши, видим и слышим, подсказывает: времена изменились. И не факт ещё, что в лучшую сторону...

Впрочем, в той же истории есть примеры иного рода. Примеры благородства и силы человеческого духа.

Больной, умирающий человек отказывается оговорить товарищей.

Один из этих товарищей отвечает: для своего спасения ты вправе сказать обо мне, что угодно.

А другой объявляет голодовку — наверное, это единственное, что в его силах.

И это всё — буквально на моих глазах. А я не знаю, что делать.

Мысль о том, что эти люди фатально обречены, вызывает в груди ледяной холод и ощущение собственной подлости.

Я не знаю, что делать. Может, потому и пишу этот текст.

Автор — член правления общества «Мемориал»