Михаил Ходорковский, "The New Times", 24.10.2011

Я пишу эти заметки*, поскольку хочу передать небезразличным людям то, что ощутил сам, попав в тюрьму

По прошествии времени, из обычной жертвы превратившись в заинтересованного наблюдателя, я обнаружил, что тюремный контингент для многих остается terra incognita. А ведь здесь - каждый сотый житель нашей страны, через тюрьму проходит каждый десятый (если уже не каждый седьмой) мужчина.

Причем тюрьма одинаково кошмарно влияет на большинство и "сидельцев", и "охраняющих". И еще неизвестно, на кого больше.

Обществу что-то надо делать с этой бедой. А для начала о ней надо знать.

Сегодняшний мой рассказ - об "охраняющих".

Сергей Сергеевич

Свободнее прочих в тюрьме ощущают себя сотрудники оперативного отдела. В просторечии - опера. Их официальная задача - предотвращать задуманные преступления и раскрывать уже совершенные. Поэтому они мало ограничены тюремными правилами. Зуботычины и многочасовые разговоры, мобильные телефоны и наркотики - вот далеко не полный список их обычного арсенала.

Опера, как правило, - люди, умеющие и любящие общаться. И говорить, и слушать. Впрочем, бывают исключения.

Двадцатисемилетний начальник оперативного отдела по фамилии Пельше, чье труднопроизносимое имя-отчество по общему согласию давно упростили до Сергея Сергеевича, разговаривать не любит. Упершись в лицо собеседника характерными прозрачно-льдистыми глазами, он отчаянно "буксует" в плену похмыкиваний и междометий. Пока трезв.

Собственно, трезвым он бывает редко. Горящие, как стоп-сигналы, слегка оттопыренные уши и легкий запах гарантируют хорошее настроение и гладкую речь их обладателя. Одновременно предупреждая неосторожных: "Не болтай". Профессиональная оперская память алкоголем не выключается.

Впрочем, уж совсем неразговорчивым собеседникам Сергей Сергеевич вполне может помочь своими, далеко не легкими, кулаками. Бьет он профессионально - следов минимум, а человек неделю охает и писает кровью. Большим грехом здесь такой "разговор" не считают. Общее мнение - не зверь, "вольные опера" работают гораздо жестче.

Помимо кулаков Сергей Сергеевич может и чаем с конфетами угостить, и сигарет дать, и даже позвонить по своему мобильнику позволит. Телефончик, конечно, потом перепишет себе в память.

Приезжающие комиссии Сергей Сергеевич воспринимает, как неизбежное зло. В чем не отличается от всех прочих обитателей колонии. Деньги, чтобы кормить эти многочисленные комиссии, Сергей Сергеевич, как правило, собирает с сотрудников. Но если дело близится к получке, то может послать за "поддержкой" к "сидельцам".

Арестанты к проблеме относятся с пониманием и скидываются. Впрочем, иногда вместо этого просят "продать" обратно что-либо из ранее отнятого - обычно телефон или какой-нибудь другой "запрет". Иногда "высокие договаривающиеся стороны" приходят к консенсусу, тогда происходит сделка.

Суду и комиссиям Сергей Сергеевич врет, не задумываясь.

- Сергей Сергеевич, кто написал это объяснение на двух листах? - спрашивает судья.

- Осужденный Бадаев, собственноручно, - четко отвечает Пельше. - Там написано.

- Но Бадаев неграмотный, у него это в личном деле отмечено. Два класса образования!

Молчит Сергей Сергеевич, горят стоп-сигналы... Кто-то может подумать, что ему стыдно. Но мы-то знаем причину. И думает Сергей Сергеевич в это время о своем. Суд ему - "до лампочки". Не "до лампочки" осужденному Бадаеву, но сам Бадаев тоже всем - "до лампочки".

В тяжелые годы реформ представители преступного мира (так называемые смотрящие) кормили тюрьму, предотвращали ненужные конфликты между арестантами, а кроме того, внедряли криминальную идеологию. Теперь тем же занимаются Сергей Сергеевич и его коллеги, фактически готовя будущую "пехоту" преступного мира.

"Ты - не человек, и вокруг тебя - не люди! " "Слушать надо только начальство и не думать, исполняя команду! " "Меньше думаешь - лучше живешь! "

Такие "максимы" вбиваются в головы 18-25-летних арестантов. В результате доля возвращающихся назад, в тюрьму, чудовищна. Те, кто остается в нормальной жизни, делают это не благодаря, а вопреки.

Собственно, поэтому никто особо не удивляется, когда поддавший чуть больше обычного Сергей Сергеевич на общем построении орет во всю глотку: "Кто здесь смотрящий? ! Я здесь смотрящий! ! ! "

Действительно, он.

- Сергей Сергеевич, - говорю я, - ведь если вас и ваших коллег поменять местами с нынешними заключенными, разницы никто особо не заметит?

- Не заметит, - соглашается Сергей Сергеевич и, похоже, нимало не огорчен этим обстоятельством. Он такой же, как все.

Безмолвные

Иногда происходящее в тюрьме кажется моделью нашей обычной жизни "за забором", доведенной до гротеска. У нас сегодня и на свободе часто трудно отличить рэкетира от сотрудника официальной структуры. Да и есть ли оно, это отличие, для обычного человека?

А мы, те, кто боится отстаивать свои права, кто адаптируется, прикрываясь личиной покорности? Не становится ли наша защитная личина лицом? Не превращаемся ли мы постепенно в рабов безмолвных и безответных, но готовых на любую гнусность по команде "сверху"?

Когда я уезжал из колонии, Сергей Сергеевич сам нес мои вещи до машины.

- Не возвращайтесь, пожалуйста, в нашу колонию, - попросил он. - Без вас спокойнее.

Через 4 года колония сгорела дотла. Ее сожгли те самые безмолвные зэки.

Михаил Ходорковский, ИК-7, Сегежа, Карелия

* Продолжение. Начало см. в The New Times NN 27 и 29, 2011 г.

* * *

The guardians
By Mikhail Khodorkovsky
Translation from The New Times column originally published October 24, 2011
(This piece reverts back to the intellectual property of Khodorkovsky on December 15, 2011.)

I am writing these notes because I want to convey to concerned people some of what I have experienced myself after I ended up in jail.

With the passing of time, as I’ve turned from an ordinary victim into an interested observer, I have discovered that for many people, the jail contingent in our country remains a kind of terra incognita. And yet every hundredth inhabitant of our country is here; one out of every 10 men (if not one out of every seven already) passes through jail at some point in his life.

Moreover, jail affects the majority of both the prisoners and the guards equally nightmarishly. And it is still an open question as to which of them it affects more.

Society needs to do something about this tragedy, but for a start people need to know about it.

My tale today is about the guards.

Sergey Sergeyevich
Feeling themselves freer than others in a jail are the staff of the operative department. In the vernacular – the “operatives.” Their official task is to prevent crimes that someone is thinking of committing and to uncover ones that have already been committed. So they are not very much constrained by things like the jail rules. Facial rearrangements and conversations lasting many hours are just a small part of their standard arsenal.

The operatives, as a rule, are people who know how to work with people and enjoy doing it – both how to talk and how to listen. There are some exceptions, however.

The 27-year-old chief of the operative department with the last name of Pelsche, whose hard-to-pronounce first name and patronymic have long ago been simplified by mutual agreement to “Sergey Sergeyevich,” does not like to talk. Sticking his face with its characteristic transparently icy eyes right into the face of his interlocutor, he lurches about desperately in a verbal prison of hemming and hawing and interjections. When he’s sober.

Actually, he is rarely sober. The slightly protruding ears glowing like traffic lights and the light telltale whiff emanating from him are a sure sign that he’s in a good mood and that his speech will be smooth. At the same time serving as a warning to the unwary: “Don’t get too chatty,” he says. Alcohol doesn’t shut down the professional memory of an operative.

Incidentally, Sergey Sergeyevich is fully capable of helping out completely non-talkative interlocutors with his not-at-all gentle fists. He beats like a professional – a minimum of marks, but the person moans and groans and pisses blood for a week. Nobody considers such a “conversation” to be a particularly big sin around here. The general opinion is that Sergey Sergeyevich is not a beast: “freestyle operatives” do their work much more roughly.

Besides his fists, Sergey Sergeyevich can also treat you to tea and candies, and give you a cigarette, and even let you make a call on his cell phone. Naturally, you can rest assured that he’ll hold on to the number.

Sergey Sergeyevich regards visiting ad hoc “commissions”¹ as an unavoidable evil, in which he does not differ from all the other inhabitants of the colony. As a rule, Sergey Sergeyevich collects money to feed these multitudinous commissions from the staff. But if it is getting close to payday, then he may have to “send for backup” from the prisoners themselves.

The arrestees have an understanding attitude towards the problem and take up a collection. Incidentally, they sometimes ask him instead to sell back something or other that had previously been confiscated – usually a cell phone or some other prohibited item. Sometimes the “high contracting parties” come to a consensus; then the deal takes place.

Sergey Sergeyevich lies to the court and to the commissions without giving it a second thought.

“Sergey Sergeyevich, who wrote this explanation on two sheets?” asks the judge.

“The convict Badayev, in his own hand,” Pelsche answers crisply. “It’s written right there.”

“But Badayev is illiterate; it says so right in his personal file. He’s only had two years of school!”

Sergey Sergeyevich remains silent, the traffic lights burning brightly. You might think that he is feeling shame, but we all know the real reason. And Sergey Sergeyevich is actually thinking totally unrelated thoughts of his own at this time. He “doesn’t give a fig” about the court. The convict Badayev does “give a fig”; but then, nobody else “gives a fig” about Badayev either.

In the heavy years of reforms, representatives of the criminal world (the so-called “lookers”) kept the jails fed and prevented unnecessary conflicts between arrestees, and on top of that they introduced a criminal ideology. Now Sergey Sergeyevich and his colleagues are doing the same thing, preparing the future infantry of the criminal world.

“You are not a person, and those around you are not people!” “You should listen only to the superiors and not think when executing a command!” “If you think less, you live better!”

Such “maxims” are beaten into the heads of 18- to 25-year-old arrestees. As a result, the percentage that ends up back in jail is astronomical. Those who manage to stay on the outside do so not thanks to but despite.

Indeed, this is why nobody is particularly surprised when Sergey Sergeyevich, having partaken just a teeny bit more than usual, yells out at the top of his lungs at roll call: “Who’s the ‘looker’ here? I’m the ‘looker’ here!”

And indeed he is.

“Sergey Sergeyevich,” say I. “You know, if you and your colleagues were to switch places with today’s prisoners, nobody would notice much of a difference?”

“Nobody would notice,” agrees Sergey Sergeyevich, and it seems that he isn’t in the least bit distressed by this notion. He’s the same as everybody else.

The silent ones
Sometimes what takes place in jail seems a model of our ordinary life beyond the fence, only carried to some grotesque extreme. Even at liberty, it is often hard to distinguish a racketeer from an employee of an official government agency in our country today. Or does it even exist, this distinction, for the ordinary person?

But what about us, those who are afraid to stand up for our rights, those who adapt, hiding behind personal submissiveness? Doesn’t our protective mask eventually become our face? Are we not gradually being turned into slaves, silent and unresponsive, but ready for any abomination if given a command from above?

When I was leaving the colony, Sergey Sergeyevich carried my things to the car himself.

“Please don’t come back to our colony,” he requested of me. “It’s more peaceful without you.”

Four years later the colony burned down to the ground. It was set aflame by those same silent zeks². 

---------

¹  Big shots sent in from outside to investigate a particular problem or as part of some general quality control campaign. As far as the hosting organization is concerned, the best thing to do is to get them as drunk as possible as quickly as possible so they won’t actually see anything, and then write a very vague and therefore generally positive report.

² Prisoners in the Russian Gulag.Historically, the word is an abbreviation for “detained White Sea Canal army man,” the first of the big Soviet economic projects involving a large mass of prisoner labor having been the construction of the White Sea, the Baltic Sea Canal in 1931-1933 during Stalin’s First Five-Year Plan.