Столыпин
(Один день…)

Десятого сентября 2002 года в четыре утра дежурный по этажу сообщил мне давно ожидаемую новость: с вещами на выход, этап.

В этапировании главное не вагон-столыпин даже, а знание того, на какую именно зону тебя повезут. Зная это, можно многое предугадать, вплоть до возможности условно-досрочного освобождения. Или напротив – невозможности, если зона «красная» до одури, а хозяин – начальник лагеря – сука конченая.

Мне до последнего дня не было известно, куда повезут. К десятому сентября более-менее оформилась мысль относительно 41-й зоны – самой красной из всех красных зон Приморья. Находилась она под Уссурийском, хотя 20-я была ближе, а по закону осужденного нужно направлять в ту зону, которая ближе всего к его бывшему месту жительства. Однако в тот раз, как и обычно, впрочем, правило в отношении меня не сработало. «Работало» что-то другое, о чем можно было догадываться: давление КГБ, трусость судов и исполнительной системы – нынешнего ГУЛАГА.

С двумя большими сумками- майданами (в одной – книги, «нажил» за два года в СИЗО) в сопровождении дежурного я спустился в отстойник. Дежурный, прапорщик Иваныч, относился ко мне хорошо. Он-то первым и сказал, что в это время этап формируется только на 41-ю. Ну и ладно, подумал я. Какая разница, в конце концов, где сидеть. Главное – сколько еще сидеть.

Шмон перед этапом - это настоящий шмоняра. Это не тот, что в СИЗО после судов бывает. Проверяли каждую вещь чуть ли не на просвет. Меня тоже шмонали тщательно, но и особое отношение чувствовалось. Например, разрешили цветные карандаши, хотя по инструкции их не положено иметь.

Потом была погрузка в автозак. С двух сторон – вооруженная охрана с собаками. Я раньше видел такое только в фильмах про фашистов. Выходит, ничего с тех пор не изменилось. Человечество придумывает замечательные новые вещи – мобильную связь, Интернет, роботов всяких. А в деле унижения и принуждения ничего нового не придумывается.

… Собаки злые и, видимо, натасканные на тюремные запахи. Они громко лаяли и рвались с поводков. Я сходу забросил в машину одну сумку и схватил другую. В это время за ту ногу, которая не была защищена сумкой, меня схватила здоровенная немецкая овчарка. Хорошо, что нога была уже в замахе-полете. Псина клацнула зубами, но крепко схватить не успела.

В автозаке набилось человек восемь. Говорили о каких-то малозначимых вещах: когда поезд отойдет, на какой путь повезут, когда в Уссурийске будем. Один из зеков, как оказалось, уже сидел на этой зоне. Он был краток: зона, как зона, не хуже и не лучше других. Вспомнилась фраза инспектора тюрем из романа Александра Дюма «Граф Монте- Кристо»: «Кто видел одну тюрьму, тот видел их все». То же можно было, наверное, сказать и о лагерях.

… На железнодорожном вокзале Владивостока в тупике стоял спецпоезд со спецвагонами – тот самый столыпин. Снова – охранники в два ряда, лающие собаки… С автозака в вагон мы буквально перепрыгивали. Причем в вагоне стоял принимающий и чуть ли не ловил нас, как кули, а затем перебрасывал дальше, вглубь вагона.

Охранники – здоровые, крепкие, молчаливые, осторожные. Если что-то не втискивалось в систему их восприятия, они сначала били заключенного, а потом принимали решение, что с ним делать дальше. Несколько раз я видел, как замешкавшегося зека пару раз оттянули дубиной по спине.

Что такое столыпин? Это обычный вагон, переделанный в ящик для перевозки осужденных. Весь обшит металлом. Весь в сетках металлических. В том месте, где обычно находятся купе, устроены шесть деревянных полок. Холодно.Темно. Вонюче.

В начале шестого утра поезд двинулся. Я знал, что до Уссурийска езды от силы два часа. Мы ехали около восьми. Часто и подолгу стояли.

Хотелось пить. Но я понимал, что делать этого не стоит. Однако организм требовал своего. Вскоре приспичило по малой нужде. Я сказал охраннику, что хочу в туалет. Он промолчал. В течение часа он игнорировал мои просьбы. Потом пришел старшой и сказал, что в определенное время выведут всех. Определенное время настало еще через час. Выводить начали с дальнего от нас конца вагона. Выводили еще час. К тому времени, когда вывели меня, мое желание помочиться переклинило. Я стоял над загаженным унитазом и не мог выдавить из себя ни капли. Дверь сзади меня была открыта, и конвоир все время поторапливал меня. Я так и не смог ничего сделать. Разозленный на ситуацию я вернулся в «свою» клетку. Мне по-прежнему хотелось в туалет. Желание переросло в навязчивую идею. Через какое-то время мне показалось, что дальше терпеть я уже не смогу. Я крикнул конвоиру, чтобы он меня выпустил в туалет. Угрюмый охранник подошел и сказал: тебя уже выводили.

Сидевшие рядом зеки посоветовали помочиться в бутылку. Но мне показалось это неудобным, потому что нас в клетке сидело человек восемь.

… В отстойниках я часто сидел на каменных или металлических скамейках, прислонялся к ледяным стенам, подолгу не мог помочиться в судах, камерах и стаканах. После первой отсидки у меня обнаружили пиелонефрит и цистит. После второй к ним добавилась еще куча ранее неведомых мне болячек. Кончилось это раком почки, сложнейшей операцией…. Но все это было после освобождения.

…В столыпине зеки рассказывали свои истории: кому, за что и сколько дали. Как ты думаешь, спрашивали они меня, куда еще можно жаловаться? Так хотелось сказать им, что осталось только в спортлото или Папе Римскому. Но я не говорил этого. Мне было жаль их всех. Я говорил, что надо написать надзорку - туда, а кассачку- сюда. Но я прекрасно понимал, что в этой стране они ничего не добьются, как не смог ничего добиться я.

Поезд мерно стучал колесами. Я задремал. И на какое-то мгновение мне показалось, что я еду на обычном, мирном, гражданском, вольном поезде, еду куда-нибудь в Карпаты или на юга. Скоро я встречусь с женой, родными и близкими… Я все время любил ездить, в том числе на поезде. Но никогда не думал, что когда-либо мне доведется путешествовать в колонию строгого режима в арестантском вагоне – столыпине.

... За зарешеченным окошечком было светло. Значит, настал день. Часы на моей руке показывали около часу дня. Часы у меня не отшмонали, потому что осужденным они разрешены. А подследственным запрещены. Идиотизм? Безусловно. Но я не раз убеждался в том, что вся уголовно-исполнительная система России словно соткана из кусков идиотизма. Причем в основе каждого такого куска лежит унижение человеческого достоинства. Государство всеми своими силами дает понять человеку, что он – скотина, жизнь которой не стоит ни гроша.

Идут годы, проходят столетия, а ни черта в этой стране не меняется. Меняются фамилии царей. Нынешний – хуже некоторых предыдущих. И лучше при нем не стало и не станет. Я так думаю, и у меня есть основания так думать.

…В Уссурийске нас снова перегрузили в автозаки. Быстрей. Быстрей!- поторапливали конвоиры. В спешке один зек забыл в вагоне бутылку с водой. Он было дернулся за ней, но получил такой сильный удар дубинкой по спине, что тотчас вернулся назад.
Я заметил особенность: с конвоирами никто не разговаривал. С тюремщиками – да, но не с этими угрюмыми мордастыми молодыми человекороботами. Такая деталь запомнилась. Когда нас во Владивостоке запихивали в столыпин, я прошел вагон почти до конца. Там, возле тамбура, в помещении конвоиров на столике лежала газета со сканвордом. Если кто знает, это такой кроссворд для тупых. Так вот, когда уже в Уссурийске я снова проходил мимо этого помещения, я увидел ту же газету с тем же сканвордом. Он был разгадан до половины. Для сравнения: даже малообразованному зеку понадобилось бы часа полтора на разгадывание сканворда в такой газетенке. Стадо ковоиров не справилось и за восемь часов.

... Возле ворот лагеря машины остановились. Двойной ряд охраны, собаки и … куча любопытных из числа администрации колонии и осужденых-шнырей.

Нас завели в предбанник, сказали, что перед карантином будет запись всех в особый журнал, переодевание в лагерную робу и стрижка под ноль. На все это ушло часа два. За это время подходили всякие осужденные из лагерных и интересовались: кто, откуда, насколько, нет ли среди нас такого-то…

Позже я усвоил, что все эти вольношатающиеся – это красные, повязанные - то есть, лица из числа отбывающих наказание, которые написали заявление о добровольном сотрудничестве с администрацией колонии и надели на рукав красную повязку активиста. Из называют еще ссученными, козлами…

В красной зоне таких были сотни. Я думаю, больше половины из 1300 осужденных.
(Уже через пару дней начальник колонии предложил мне место библиотекаря. Я отказался. Я не надел красную повязку. В характеристике перед УДО мне написали такое, что впору было отсиживать второй срок. Мне так сворачивали кровину, что не всякому матерому зеку приходилось пережить такое. Но я не надел красную повязку).

…Уже к вечеру в предбаннике я впервые за долгие годы, чуть ли не с детства, был налысо подстрижен. Весь облик сразу преобразился. Теперь во мне с трудом можно было узнать журналиста: зек вылитый. Думаю, что такое обнулевание не случайно. Оно словно дает понять человеку, что отныне он принадлежит государству, системе УИН; что он больше скотина, чем человек.

…Когда за окнами уже окончательно стемнело, послышался шум: это новая партия зеков пополнила карантинный барак красной зоны.