В среднем давление и вес измеряют раз в 2 дня, хотя положено ежедневно. И мерить начали только спустя трое суток с начала голодовки. Тем не менее, эти три дня легко экстраполировать. Зависимость веса от времени получается линейная (пока) и за месяц (31 день) я сбросил ровно 10 кг. Это не много, другие, говорят, сбрасывают больше. Но тут уж не знаю, чем это объяснить, то ли камерным содержанием с пониженными энергозатратами, то ли индивидуальными особенностями. Мерзнуть, конечно, стал больше, приходится теплее одеваться. Организм калории экономит, внутреннее отопление ограничивает, не дурак.

Одна из главных проблем в тюрьме - это отсутствие нормальных условий помывки. Комната для помывки громко называется «баня», однако является обычной душевой. В соответствии с правилами внутреннего распорядка заключенный имеет право мыться аж один раз в неделю. Впрочем, не всегда удается попасть туда и с такой регулярностью. Если у тебя в «банный» день был суд (после которого в камеру тебя поднимают около полуночи) то далеко не факт, что на следующий день тебя поведут на помывку.

А у меня накануне были сапоги сданы в ремонт, и я, было, кричу начальнику: «Приноси сапоги назад». Послали за сапогами. Собрали нас с вещами, а в результате выдернули меня одного. И вот я иду и требую свои сапоги. Мне отвечают: «Да, да, сейчас принесем». Приводят в этапную камеру, я уже понимаю, что на этап, а сапог все нет. Я опять случать: «Давай сапоги». Но их так и не несут. Уже на вахте говорю дежурному капитану, которого я знал: «Гражданин капитан, вот сапоги у меня в ремонте, озаботьтесь, чтобы мне их вернули». А он посмотрел на меня как-то жалостно и говорит: «Да не нужны вам больше сапоги». Я как-то немножечко опешил. Вообще-то есть только одна ситуация в жизни, когда сапоги не нужны.

День всегда начинается с холода. Если изо рта идет пар, значит в камере не больше 14 градусов. Можно, конечно, поднять кипешь, звать начальство, требовать замерить температуру, но все это бесполезно. Они принесут градусник, на котором всегда + 18. Хоть в снег его окунай, хоть на спичке поджаривай – всегда восемнадцать! Такой прирученный градусник.

Поэтому борешься с холодом своими средствами. Клин клином. Раздеваешься догола и обливаешься ледяной водой из под крана. Затем растираешься полотенцем. Становится жарко и жизнь кажется прекрасной. Если есть плиточный чай, можно в углу камеры вскипятить на газетке кружку воды и чифирнуть в одиночестве, сев на корточки и прислонившись к едва теплой трубе водяного отопления.

Однажды я подумала почему у меня так болят зубы, причем все? Потом поняла, что я их постоянно так крепко сжимала, что начали болеть мышцы. Могу вспоминать эпизодами, как привезли, как осматривал “врач”, как разместили на “сборке”, как отправили в нечто типа душа, где пришлось мыться хозяйственным мылом, как потом выдали матрас, судя по его виду, мой ровесник, но на много тоньше меня. Матрас - это отдельная пытка в СИЗО. Он такой тонкий, а прутья кровати из широкого, вечно холодного железа. Два матраса иметь категорически запрещено. Вот и выкручиваются заключенные как могут. Хорошо я выписывала много газет. «Ведомости» и «Коммерсант» были в нашей камере нарасхват. Их стелили под матрас, сверху клали одежду и получалось неплохо.

Мы встаём, заправляем постели, одеваемся, только для того чтобы лечь опять поверх заправленных постелей, укрывшись казёнными ватниками.
Это привилегия лефортовской тюрьмы.
Часов у нас нет, но у нас есть радио над входом в камеру, которое выключить нельзя, его врубает дежурный офицер на пульте управления. Как только радио оживёт, нужно встать и приготовится к прогулке.
Я встаю намного раньше. Я люблю эти утренние часы, когда сокамерники лежат мешками. А я копаюсь в своих бумагах. У меня много бумаг. Мои судебные, а помимо я пишу ещё сразу три книги. Когда надоедает одна, переношу моё внимание на другую.

В автозаке набилось человек восемь. Говорили о каких-то малозначимых вещах: когда поезд отойдет, на какой путь повезут, когда в Уссурийске будем. Один из зеков, как оказалось, уже сидел на этой зоне. Он был краток: зона, как зона, не хуже и не лучше других. Вспомнилась фраза инспектора тюрем из романа Александра Дюма «Граф Монте- Кристо»: «Кто видел одну тюрьму, тот видел их все». То же можно было, наверное, сказать и о лагерях.

… На железнодорожном вокзале Владивостока в тупике стоял спецпоезд со спецвагонами – тот самый столыпин. Снова – охранники в два ряда, лающие собаки… С автозака в вагон мы буквально перепрыгивали. Причем в вагоне стоял принимающий и чуть ли не ловил нас, как кули, а затем перебрасывал дальше, вглубь вагона.

Ты должен ежедневно преодолевать одно и то же: общение с людьми тебе неприятными, там совсем мало других; шум громкой и отвратительной музыки; пищу, которой можно только свиней кормить; неквалифицированную и малоприятную работу. Да много что еще нужно преодолевать. Ты находишься в замкнутом пространстве и как-то должен внутри себя найти силы быть к этому максимально толерантным, чтобы не тратить нервы попусту. Я научился просто не замечать, не слышать того, что меня раздражало. Просто занимал свои мысли какими-то расчетами, планами, не связанными с неприятными моментами. Я четко планировал каждый свой день, поминутно. Хотя производственной или бытовой необходимости в этом не было, там спешить некуда. Однако план для меня был таким ключиком в другой мир. Даже если часть этого плана была посвящена таким вещам, как общее построение и др. тюремные мероприятия, внутренне для тебя это уже было частью твоего плана, а не принуждением со стороны.

Лефортово – это аристократическая тюрьма, такая Бастилия для сливок антисоветского мира. Тем более что в 86-м валютчиков уже в принципе почти не сажали, они перевелись, в 91-м и подавно. И единственный ее недостаток – это система барокамеры. Такая глубоководная тишина и абсолютно никаких звуков. Туда нельзя провести телевизор – просто не берет сигнал, стены такие (в этой тюрьме екатерининских времен толщина стен 1,5 метра). По той же причине туда совершенно нельзя провести радио. И человек со слабыми нервами там, пожалуй, начнет кричать и биться головой об эту самую стену. Потому что такая тишина она хороша для тех, кто готовится в космонавты. А кто в космонавты не готовится, тому становится очень неприятно.

Назавтра, в промзоне, ещё до обеда: «Ковалёв, с вещами!» Какие в промзоне вещи? Подхватил вторые руковицы, замызганное полотенце, дарёную безрукавку. В жилой зоне завели в каптёрку – отберите своё. Значит, этап. Куда, интересно? И как распорядиться всей этой кучей книг и зэковского хлама, обрастающего тебя годами. Не то, что не унести, не поднять. Ну, книги в библиотеку. Я сижу в большой комнате штаба, рядом с дежурной комнатой ДПНК и наряда. Заглядывает прапорщик.
- Начальник, куда меня?
- Сидите здесь.
Входит усталая моложавая женщина в строгом костюме.
- Встать, суд идёт.

Никому не желаю в Новый год оказаться в одиночной камере. Но представить себе, что так можно жить 10 лет…у меня это в голове не укладывается. И как Миша – дай Бог ему здоровья и освобождения – все это выдержал, я, честно говоря, даже побыв всего 15 суток за решеткой, понять не могу. Могу только восхититься.