Благодаря свидетелям защиты обвинение продолжает обрастать емкими оценками. К формуле Виктора Геращенко – «чушь собачья», сегодняшний свидетель Жак Косцюшко-Моризе добавил не менее броский диагноз. «Обвинение – это бред сивой кобылы», - заявил бывший французский банкир и бывший глава комитета совета директоров ЮКОСа по аудиту.

Суд преуменьшил обвинение

Зал снова полон. Адвокат Константин Ривкин в начале заседания заявил: «У защиты есть повторное ходатайство о допуске специалиста». Американский специалист Кевин Дейджес снова был в зале. Судья дал слово адвокату.

«7 июня Хамовническим судом по заявлению стороны обвинения отведен от участия в деле специалист в области экономики и финансов Кевин Дейджес. Такое решение защита считает незаконным и необоснованным.

Прежде всего следует отметить, что доводы, изложенные судом в мотивировочной части постановления свидетельствуют как минимум о полном незнании судом материалов уголовного дела, а как максимум - об очевидном стремлении сделать все возможное, чтобы не допустить представление защитой доказательств, опровергающих абсурдное обвинение, выдвинутые против наших подзащитных.

В данном случае наличие в уголовном деле 18 экспертных заключений, выполненных по заказу следствия, и ни одного допущенного судом специалиста со стороны защиты говорит само за себя.

В любом случае мы полагаем, что вынесение решения об отводе специалиста до выяснения у него на какие именно вопросы он давал ответы в ходе своего исследования, незаконно, поскольку без установления данного условия невозможно решить вопрос о его компетентности».

Защита отмечала, что утверждения суда о том, что в обвинениях Ходорковского и Лебедева нет ссылок на нарушение норм законодательства иностранного государства, является ложным. В качестве примера до слуха Виктора Данилкина донесли следующую выдержку из материалов дела: «Деятельность компании «ЮКОС» под руководством Ходорковского и Лебедева… противоречила базисным положениям международного и национального российского бизнес-права. Указанные лица, согласно как международного, так и законодательства США и РФ, руководя бизнесом компании «ЮКОС» под видом осуществления трансфертных сделок, не имели права выводить прибыль» (том 188, стр. 3291)

Несуразность отвода американского специалиста Кевина Дейджеса, по мнению адвокатов, тем более очевидна, что «согласно результатам компьютерного поиска слово «Америка» встречается в обвинительном заключении ровно 100 раз».
Судья сидел, мучительно размышляя о чем-то. Какой-либо заинтересованности в его лице заметно не было. В зал в этот момент зашел потерпевший Демченко.

Адвокат Ривкин тем временем перешел к цитированию резюме господина Дейджеса: «Проанализировав ППО и содержащиеся в нем данные, мы выделили 13 самостоятельных расхождений или нестыковок, в том числе математические ошибки в расчетах объема якобы украденной «организованной группой» нефти и средства, вырученные «организованной группой» от продажи нефти».

И еще: «В предъявленных обвинениях СКП утверждается, что вышеупомянутые средства были похищены и легализованы членами «организованной группы», однако сведения в материалах дела СКП в действительности указывают на то, что эти средства оставались в консолидированной корпоративной структуре ОАО «НК «ЮКОС», где были доступны для дальнейшего осуществления хозяйственной деятельности компаний в составе группы компаний ОАО «НК «ЮКОС»

В итоге защита просила допустить для участия в деле Кевина Дейджеса и все-таки допросить его в качестве специалиста.
К ходатайству адвокаты приложили два заключения с печатями, заметил Ривкин.

Прокуроры запросили время для подготовки возражений. «Сколько?» - отрывисто спрашивал судья. – «Час!» - заявил Смирнов. «Перерыв до 12 часов…» - согласился судья.

Прокурор Смирнов не сомневается в компетенции специалиста Дейджеса

После перерыва от прокуроров высказался Вячеслав Смирнов: «Как было установлено в судебном заседании, господин Дейджес является специалистом, общественным бухгалтером и на протяжении многих лет осуществлял свою деятельность в США. Как специалист он был приглашен защитой в суд для разъяснения сторонам вопросов, входящих в его профессиональную компетенцию. Очевидно, что для иного он и не должен был приглашаться. В постановлении суда содержится мотивировка отвода, и вынесено постановление об отводе законно и обоснованно. Мы полностью согласны с мнением суда, что компания ЮКОС является российской, а не международной. Она действительно зарегистрирована на территории РФ, в то же время мы не отрицаем, что она имела международные связи. Суд не ошибся, отказывая в допуске специалиста. Некоторые вопросы выходили ЗА пределы компетенции специалиста. Вот, например, третий вопрос (Подтверждаются ли выводы, изложенные в фабуле обвинения, приведенными там же данными об объемах реализованной нефти и полученной выручки указанными в нем компаниями, в том числе «Фаргойл», «Ратибор», «Ю-Мордовия» и «Эвойл»?» - ПЦ). Все эти фирмы зарегистрированы на территории РФ, их хозяйственная деятельность также регламентирована российским законодательством. И их выручка оседала на счетах банков в РФ, - утверждал Вячеслав Смирнов, хотя сами прокуроры, допрашивая свидетелей, не забывали у многих из них спрашивать о неких средствах на неких зарубежных счетах, разыскивая таким образом деньги ЮКОСа за пределами РФ.

«Два другие вопроса также касаются деятельности ЮКОСа, - продолжил Вячеслав Смирнов. - В частности, вопрос «Какова была экономическая целесообразность сделок по купле-продаже векселей?». Экономическая целесообразность покупле-продаже векселей здесь уже обосновывалась, в том числе и показаниями господина Ходорковского. Все сделки, которые совершались, они также регламентировались российским законодательством. А господин Дейджес этими познаниями не владеет. И последний третий вопрос (Каким образом были использованы средства, выплачивающиеся в качестве дивидендов компаниями, входившими в периметр консолидации ОАО «НК ЮКОС»? - ПЦ). 

По вопросу дивидендов мы также ставили...данные вопросы ставились перед подсудимым Ходорковским, перед потерпевшим. Опять же это касалось применения российского законодательства.

Ваша честь, предполагалось участие специалиста Дейджеса в данном судебном заседании для освещения темы работы НК ЮКОС за пределами РФ. Мы не сомневаемся в компетенции господина Дейджеса как специалиста, который длительное время работал на территории США, - мимоходом сделал важное признание прокурор Смирнов, - но для стороны обвинения и, я думаю, для суда было бы неправильно использовать частичные знания в отрыве от общей совокупности тех сделок, которые осуществлялись НК ЮКОС. Которые начинались на территории РФ, сделки проходили и за пределами РФ, и опять же прибыль возвращалась на территорию России», - мужественно возразил прокурор всем клеветникам, ищущим прибыль ЮКОСа за границей.

«В общем, - завершал выступление гособвинитель, - мы не могли бы получить достаточно компетентного заключения от специалиста, который владеет знаниями в области только юрисдикции США. Я полагаю, что более полную картину мы бы получили от специалиста, который обладает знаниями как российского, так и иностранного законодательства. Но господин Дейджест таким не является».

Встала прокурор Ибрагимова: «Я полностью солидарна с позицией коллеги. Согласно части 3 статьи 271 УК РФ, лицо, которому судом отказано в удовлетворении ходатайства, вправе заявить его вновь. Повторное ходатайство защиты по тому же вопросу должно быть обосновано новыми данными. Новых данных в нем, кроме оскорблений в адрес председательствующего, мы не услышали. Полагаем, что данное повторное ходатайство должно быть оставлено без рассмотрения!».

Прокурор Лахтин сомневается в квалификации специалиста Дейджеса

Не смог молчать и Валерий Лахтин: «Ни с какими материалами уголовного дела он (специалист. - ПЦ) не знакомился, не конкретизировано, с какими же вообще материалами знакомился данный специалист. Если давать заключение по такому сложному делу, то, наверное, надо изучить все материалы дела, - снова ссылался на истинность лишь «прошитого и пронумерованного дела» прокурор Лахтин. – Но ни один из томов уголовного дела со стороны следователей и прокуроров данному господину не предоставлялся. Что касается доводов защиты о том, что в обвинительном заключении неоднократно имеются ссылки на слово «Америка», то в данном случае это не выдерживает никакой критики – защитниками умалчивается, что в обвинительном заключении не содержится вообще никаких ссылок на нарушение законодательства США.

Защитники ссылаются в ходатайстве, что вышеуказанный господин, - избегал называть Кевина Дейджеса Кевином Дейджесом прокурор Лахтин, - будет якобы отвечать на вопросы нахождения денежных средств консолидированной структуры НК ЮКОС. Но защитники не предоставили документов, подтверждающих квалификацию этого якобы названного ими специалиста, - зачем-то опроверг коллегу Смирнова прокурор Лахтин, - в области консолидированной корпоративной структуры вертикально-интегрированной компании.

Таким образом, вышеуказанный господин не может отвечать на вопросы, не подтвердив свою компетенцию в вышеуказанной области, учитывая вышеуказанное, я солидарен с коллегами и прошу оставить ходатайство без рассмотрения!» - прокурор уже запутался в словах, Ибрагимова раздраженно смотрела на коллегу.

«Суд оставляет ходатайство защиты без рассмотрения, поскольку 7 июня 2010 года указанное лицо было отведено от участия в процессе, никаких новых оснований не представлено», - заявил Данилкин.

Прокурор не узнал Жака Косцюшко-Моризе

«Защита просит предоставить нам возможность допросить в зале суда Жака Косцюшко-Моризе (Jacques Kosciusko-Morizet)» - заявил Константин Ривкин. Лахтин, услышав имя, встрепенулся и застучал по клавишам ноутбука. Судья попросил приставов позвать господина Косцюшко-Моризе.

Прервались на 5 минут.

В перерыве господин Жак Косцюшко-Моризе зашел в зал. Седоватый мужчина в очках и костюме подошел к трибуне, протянул руку потерпевшему Демченко и с акцентом сказал по-русски: «Здравствуйте!». Демченко удивился, но руку пожал. Точно так же Моризе поздоровался и с прокурором Смирновым. Валерий Лахтин, на время перерыва испарившийся из зала, чести поздороваться с господином Моризе был лишен. Затем господин Моризе пожал руки и адвокатам.

Судья вышел в зал. Господин Моризе встал за трибуну, представился. Он говорил без переводчика, на ломаном русском языке. Затем он поднес свои документы к столу председательствующего. «В услугах переводчика нуждаетесь?» - спросил судья. «А нам можно сразу документы посмотреть? И хотелось бы перевод на русский язык. Судопроизводство на русском…» - вскочил Лахтин, вклиниваясь в диалог председательствующего со свидетелем. Лебедев смеялся. Господин Косцюшко удивленно оглянулся на заполошного прокурора. «Валерий Алексеевич, мы сейчас вам дадим! Мы и выясняем сейчас эти вопросы!» - успокоил прокурора судья.

«Я неплохо говорю на русском языке, но все же не до совершенства, поэтому я предпочитаю делать показания на английской языке», - отвечал Моризе на вопрос судьи о переводе. – «Откладываем допрос, суд будет приглашать переводчика с английского языка», - заявил судья. Но адвокат Ривкин пояснил, что уже есть переводчик – Юрий Сомов. «Личность переводчика судом устанавливалась!» - опередил судья Лахтина, снова, кажется, готового требовать установления личности и квалификации господина Сомова. Публика посмеивалась. Лахтин задумчиво почесывал затылок.

Судья спросил о месте рождения свидетеля. Тот ответил по-русски: «Париж, Франция». Юрий Сомов автоматически перевел слова свидетеля на английский, но первый же по этому поводу и пошутил: «Одна скорость только у меня, Ваша честь». Тем временем Лахтин уже разглядывал паспорт свидетеля, затем начал что-то спрашивать у Ибрагимовой. «Валерий Алексеевич. Верните паспорт свидетеля!» - попросил судья. «А можно ли убедиться, тот ли свидетель! Прочитать нормально! Членораздельно! На фотографии он вообще не похож!» - добровольно полез на подмостки Валерий Лахтин, но паспорт свидетеля судье все-таки вернул.

Пять дипломов главы комитета по аудиту

После формальностей начали допрос. Спрашивал адвокат Константин Ривкин. «Большое вам спасибо, что вы пришли в суд и согласились отвечать на вопросы», - начал защитник. На дальнейшие вопросы об образовании и карьере господин Моризе отвечал, что имеет пять дипломов. «Это политехнический институт в Париже, институт политологии Парижа, национальный институт восточных языков в Париже, национальный институт гражданской авиации в Париже, и степень магистра наук по аэронавтике и астронавтике, полученная в Массачусетском технологическом институте в Бостоне. Я начал профессиональную деятельность в качестве чиновника в министерстве гражданской авиации в Париже. В 1971 году я ушел с государственной службы и пришел на работу в банк, который на тот момент являлся крупнейшим банком во Франции и одним из крупнейших банков в мире, «Креди Леоне». Я начал работать в сфере внешней торговли. Затем моя карьера развивалась в международной сфере: в Лондоне, странах Ближнего Востока, Южной Корее, Бразилии. В 1983 году я на короткое время вернулся на государственную службу, занял пост замминистра по внешней торговле, затем снова вернулся в банк, где работал до 1990 года. В 90 году я был назначен председателем подразделения компании, осуществляющей операции с картами ВИЗА, я отвечал за операции этой компании в странах Восточной Европы, СССР, Ближнем Востоке, Африке. Затем я снова вернулся в банк, в международное отделение «Креди Леоне», в банке я отвечал за операции в азиатских странах, затем еще и в странах Восточной Европы, включая Россию. Я занимал должность председателя филиала банка в Москве и Санкт-Петербурге. Также я отвечал за всю профессиональную сеть банка на американском континенте. В феврале 98 года я стал отвечать за деятельность банка во всех странах мира, кроме Франции. В новом тысячелетии я решил сменить направление своей профессиональной деятельности, покинул банк и начал заниматься собственными проектами. Они включали и Россию. Это касалось финансовой сферы и сферы высоких технологий. В настоящее время я не занимаюсь оперативным управлением компаниями. Я вхожу в совет директоров нескольких компаний, также занимаю должность советника в нескольких компаниях», - отвечал Моризе.

Судья предложил свидетелю отвечать сидя, но тот оказался, оставшись на трибуне.

«Приходилось ли вам работать с ОАО «НК ЮКОС» или в ОАО «НК ЮКОС»?» - спросил Ривкин. – «Начиная с 95-96 годов, я работал не НА ЮКОС, а с ЮКОСом, как и с другими крупными компаниями, например, «Газпромом» в своей должности в банке». С Платоном Лебедев свидетель впервые встретился в 1997 году, а в начале 1998 года он познакомился с Михаилом Ходорковским. - «Когда вы начали работать в компании ЮКОС? Какие направления деятельности у вас были? Какие должности вы там занимали?» - «В июне 2000 года я был избран на общем собрании акционеров НК ЮКОС членом совета директоров. Я хочу сказать, что я работал не НА ЮКОС, а работал членом совета директоров в качестве независимого западного директора. Тогда были впервые в ЮКОСе сформированы три комитета – по аудиту, по корпоративному управлению и комитет по оплате труда. Коллеги избрали меня председателем комитета по аудиту, а также я вошел в комитет по оплате труда, председателем которого являлся независимый западный директор Радж Гупта, американский специалист по нефти и газу. А третьим членом комитета по оплате труда был Михаил Ходорковский».

Господин Косцюшко-Моризе рассказывал, что эти три комитета были неотъемлемой частью совета директоров. «Их главной функцией было подготовить работу совета директоров в своих сферах компетенции, чтобы совет директоров работал более эффективно. Наличие таких комитетов является стандартной практикой для крупных западных корпораций, поэтому на первом же заседании совета директоров, в который я был избран, я настаивал на немедленном создании этих трех комитетов, но и так уже все было подготовлено к этому. Итак, в июне 2000 года в совет директоров были избраны три независимых западных директора и одновременно же были созданы три этих комитета, председателями которых и были эти директора. Каждый из них был наделен значительными полномочиями. На следующий год создали еще два комитета – по финансам и по назначениям. Ими тоже руководили независимые члены совета директоров - комитетом по финансам руководил Мишель Сублен, который до этого был финансовым директором ЮКОСа, а по назначениям – Сара Кери, юрист из Вашингтона. Все эти комитеты выполняли существенный объем работы и оказали большое содействие совету директоров в повышении эффективности его работы. Что касается комитета по аудиту, то он выполнял стандартную роль, он является так называемым институциональным комитетом. С 2001 года я был членом двух комитетов – по оплате труда и по финансам – и возглавлял комитет по аудиту. Вышел я из состава совета директоров и из комитетов в декабре 2004 года». – «А название «исполнительный комитет» вам ничего не говорит?» - «Да, исполнительный комитет был единственный, который возглавлял россиянин, а не иностранец, - Михаил Ходорковский. Это был один из комитетов, в работе которого я не участвовал». 

Свидетель: «обвинение - это бред сивой кобылы»

«Известна ли вам суть обвинения, по которому Ходорковского и Лебедева предали суду?» - спросил адвокат. - «Да. Я читал обвинение по-русски, они обвиняются, если говорить коротко, в хищении в 98-2003 годах нефти практически в полном объеме добытой группой ЮКОС. И также они обвиняются в отмывании своих доходов в особо крупных размерах». – «Понимаете ли вы, что те действия, которые инкриминированы Ходорковскому и Лебедеву, происходили, в частности, в тот период, когда вы были членом совета директоров?» - «Понимаю». – «Могли ли вы в этой связи высказать свое мнение по этому обвинению, согласны вы с этим, не согласны? Я бы попросил суд разрешить свидетелю высказать это в форме свободного рассказа». – «Защита инициирует правовую оценку от свидетеля! Так я понимаю?» - был на острие всяческого парирования Валерий Лахтин. – «Как всегда, не так!» - заметил адвокат Клювгант. – «Нет, об этом адвокат не говорил. Я не слышал об этом», - заметил судья.
«Мне кажется, вчера был представлен опрос свидетеля. Вы хотите, чтобы свидетель что-то дополнительно представил? Или это повторение вчерашнего опроса?» - был в курсе прошлого заседания игнорирующий газеты, радио, телевизор потерпевший Демченко. – «Ну это уж как свидетель расскажет. Присядьте», - усадил потерпевшего судья

Косцюшко-Моризе стал отвечать. Перед этим судья попросил свидетеля воздержаться от правовых оценок. Он и воздержался. «Чтобы подытожить свои впечатления, я хотел бы воспользоваться выражением, которым, возможно, пользовался Федор Достоевский. Это обвинение для меня бред, - перешел свидетель на русский язык, - бред сивой кобылы».

«Его об этом не спрашивают! Ни о Достоевском, ни о Чехове» - вскочив, возмутился начитанный Валерий Лахтин. Публика смеялась. - «У меня просьба. Вы объясните! Это суд! Это суд! Поэтому…» - попросил переводчика судья. - «Объясните ему, что он оскорбляет и сторону обвинения, и суд такими заявления!» - не мог молчать Лахтин – Это недопустимо в любом европейском суде. Тем более в российском суде». «Я уже объяснил!» - усадил прокурора судья.

«Я иностранец. Считаю для себя честью быть в этом суде и давать показания. Лично себя считаю другом этой страны, что, мне кажется, я неоднократно продемонстрировал в ходе своей жизни. В силу тех функций, которые я выполнял в банке, в силу тех функций, которые я выполнял в качестве члена совета директоров ЮКОСа, я обладаю знанием фактов, которые, как я надеюсь, помогут данному суду установить истину.

Я хочу оставаться предельно вежливым по отношению ко всем сторонам процесса как находящимся внутри этого суда, так и за его пределами. В то же время мой долг как свидетеля говорить искренне и прямо. Это я и собираюсь делать не оскорбительным образом», - отвечал Моризе. – Я прочитал весь текст обвинения и на русском языке, и на английском. Вынужден сказать, что с какой бы стороны я не пытался взглянуть на эти обвинения, они мне кажутся одним и тем же – ерундой! Будь то с финансовой точки зрения…». – «Я прошу прекратить анализ обвинения! Свидетель – не прокурор, не адвокат, не специалист! Он никто!» - снова возмущался Лахтин. – «Непонятно что он читал! Это пустая трата времени! Опять защитники инициируют анализ обвинительного заключения!» - «Валерий Алексеевич! Валерий Алексеевич!» - пытался перекричать прокурора судья. - «Вероятно, пользуясь каким-то его профессиональным реноме! - жестикулировал в воздухе прокурор, - Любое его мнение не будет мнением компетентного специалиста! Он не специалист в области юриспруденции!». – «Вы за суд отвечаете?! Или за себя?!» - возмутился Данилкин.

Факты обвинения противоречат здравому смыслу

К микрофону подошел Михаил Ходорковский: «Ваша честь, я бы хотел по возможности не допускать комментирования предстоящих показаний со стороны уважаемого прокурора. Уважаемый прокурор должен знать, что обвинительное заключение, во всяком случае нормальное ОЗ содержит не только оценки или не столько оценки, а факты! Собственно говоря, о фактах мы просили рассказать свидетеля! Насколько я понимаю, факты, изложенные в обвинительном заключении, свидетель и призван прокомментировать. Я думаю, что нам все-таки стоит послушать!».

«Итак, о фактах, изложенных в обвинительном заключении», - разрешил продолжить допрос дальше судья. - «Что касается изложенных в обвинениях фактов, с какой бы точки зрения я на них не посмотрел, они мне кажутся абсурдными, как с физической точки зрения возможности этого, так и с финансовой, и даже с точки зрения финансовой заинтересованности обвиняемых. Эти факты противоречат моей личной логике, здравому смыслу, и фактам, которые я наблюдал в течение 4 лет знакомства с ЮКОСом в качестве банкира, а затем в течение еще 4 лет, когда я имел честь быть членом совета директоров ЮКОСа!», – заявил Моризе. – «Вы можете эти факты довести до сведения суда?» - просил Ривкин. - «Какие факты?! Пусть он приведет исходный документ! Он там читал что-то! Что он там читал? На английском, русском, китайском?! Что мы сейчас анализируем?!!» - требовал Лахтин, не желая слышать ничего о фактах. – «Какие документы?! Речь идет о фактах! Мы ничего не анализируем, мы допрашиваем свидетеля!» - заявил судья. Публика шумела и возмущалась.

«Если нефть была поставлена, значит она не была похищена»

«Сперва, я бы хотел рассказать о том периоде, когда ЮКОС был клиентом банка, в котором я работал. В 96 году банк решил работать не только с западными компаниями, имеющими филиалы в Москве и Санкт-Петербурге, но и с крупными российскими нефтяными и газовыми («Газпром») компаниями. В 96 году Россия считалась страной с высоким уровнем риска после распада СССР. Тем не менее банк обладал немалым опытом работы со странами с высокой степенью риска (Ангола). Тогда в Москве находились филиалы 30-40 зарубежных банков. В этой конкретной финансовой нише знаниями в этой сфере обладали лишь 5-6 из 40. В числе этих 5-6 банков был и мой банк. Мы приняли решение работать с экспортерами, но придерживаться очень строгих условий. Я не хочу сейчас читать лекцию о методах работы банков, ограничусь несколькими примерами.

Первое. Мы требовали, чтобы у компании был экспортный контракт с кем-то из компаний первого ряда – «Шеврон», «Тотал», «Эксон», «Би Пи». Второе. Мы работали всего с 4-5 российскими крупными компаниями – ЛУКОЙЛ, «Сибнефть», ЮКОС, может быть, еще с 1-2. Третье. Мы вели дела исключительно с высшим руководством компаний и никогда с их филиалами, пусть даже нефтедобывающими филиалами. И еще одно ключевое условие. Заем предоставлялся всегда только материнской компании. Погашался заем напрямую покупателем за границей. Фактически, эта сделка не представляла для нас финансового риска, риск заключался в возможной непоставке нефти по контракту. Также важным условием по займу было то, что если компания не выполняла условие по какому-либо одному займу, банк-кредитор имел право требовать от нее немедленного погашения всех выданных этой компании займов.

Иногда мы включали такое требование: если компания не выполняла условий по займу, взятом в каком-то другом банке, мы могли требовать немедленного погашения ею всех займов, взятых у нас. Мы никогда «ни гроша» (эти слова свидетель произнес по-русски. - ПЦ) не давали в долг ни одной компании, включая и «Газпром», у которого не было на тот момент экспортного контракта, который она могла бы нам продемонстрировать. И это работало. Потому что, как вы помните, 17 августа 1998 года Россия объявила дефолт по ГКО. После этого дефолта я в Лондоне долго обсуждал ситуацию с министром финансов Касьяновым и главой Центробанка Козловым, чтобы ограничить масштабы ущерба. Почему это работало – потому что по нефтяным компаниям нам не пришлось тратить ни минуты времени, все они расплатились гладко. Таким образом, Россия объявила о невыполнении своих обязательств, а наши клиенты о невыполнении своих обязательств не объявляли.

Что касается ЮКОСа, то мы применяли ту же схему. Были хорошие отношения между московским офисом нашего банка и ЮКОСом. Кредиты, которые мы предоставляли ЮКОСу, были значительными, если я не ошибаюсь, наш банк стал самым крупным кредитором компании. Это имеет значение для обвинений – потому что те суммы, которые фигурировали между банком и ЮКОСом, измерялись сотнями миллионов долларов в конце 90-х годов (97, 98, 99 годы), а закончилось наше сотрудничество в начале нового тысячелетия. Причина заключалась в том, что эти наши клиенты (ЮКОС) стали располагать собственными свободными денежными средствами и более не нуждались в наших займах. Я хочу подчеркнуть и сказать об этом особо (потому что это касается обвинений) – причины того, что мы как банк получали назад выданные нами ссуды, заключались в том, что нефть была поставлена! Если бы ЮКОС не поставил нефть, то покупатели этой нефти не вернули бы нам ссуды. Я не знаю, каков объем, приходящийся на эти сделки, был с другими банками, не знаю цифр точно, но уверен, что речь идет о миллиардах и миллиардах долларов. И эти миллиарды долларов наш банк получал после того, как нефть была поставлена физически. А если она была поставлена, значит она не была похищена!». – «Опять! Опять свидетель анализирует обвинение! Я прошу всех участников процесса внимательно следить за речью свидетеля!» - вскочил Лахтин. Публика гудела. «Я не только слежу, я еще и записываю!» - обнадежил всех судья.

«И этим суммам, миллиардам и миллиардам долларов, должны были соответствовать значительные объемы нефти, которые должны были физически быть поставлены, в противном случае банки не получили бы назад свои кредиты. Эти объемы должны были составлять значительную часть всей добытой ЮКОСом нефти. Раз они были поставлены, они не могли быть похищены», - фактически вновь называл обвинение «ерундой» свидетель Косцюшко. Валерий же Лахтин снова протягивал ладонь в сторону трибуны и что-то недовольно объяснял коллегам.

«У нас никогда не было никаких инцидентов с ЮКОСом. Могу привести один пример, когда в конце 99 года произошло резкое снижение цен на нефть (примерно с 20 до 10 долларов за баррель) и произошло затоваривание нефти, поскольку Саудовская Аравия по каким-то своим причинам резко увеличила поставки нефти на мировой рынок, - продолжал свидетель. – На тот момент крупные нефтяные компании, я говорю не для того, чтобы кого-то обидеть, а чтобы выразить свою профессиональную точку зрения, не самым эффективным образом следили за своими издержками. Результатом этого стало то, что цена так называемой нейтральной точки была в крупных нефтяных компаниях высока. Это та цена, при которой, если нефть продавалась ниже ее, компании несли издержки. Чтобы компания не несла издержки, цена на нефть должна была быть выше этой нейтральной точки. И когда в тот момент, о котором я говорю, цена, падая, достигла 15 долларов за баррель, крупные нефтяные компании стали нести убытки. Мы были главным банком ЮКОСа. И в ноябре 98 года мне позвонил Михаил Борисович. Он упомянул отрицательную динамику цен на нефть, сказал, что если цена продолжит падать, у компании могут возникнуть проблемы с денежными потоками, и я пригласил его и его команду в Париж, чтобы обсудить возникшие проблемы. И мы решили, что ЮКОСу обязательно надо платить проценты по всем выданным кредитам, иначе компания юридически окажется в положении невыполнения обязательств или дефолта. Но чтобы дать передышку ЮКОСу, мы, не только наш банк, но и другие западные банки, имевшие отношения с ЮКОСом, решили дать отсрочку по выплате основного долга. Вскоре после этого цена на нефть перестала падать и начала снова расти, и проблема исчезла. Что для меня важно было во всей этой ситуации – это то положительное впечатление, которое на меня произвел Михаил Борисович и его окружение, их открытость. Мое личное уважение к нему только выросло и по сей день сохраняется», - рассказал Косцюшко-Моризе.

Западные банки «ни гроша» не дали бы нефтедобывающим «дочкам» нефтяных компаний

«В тот период, о котором вы говорите, 1997-2000 годы, имели ли возможность нефтедобывающие компании «Самаранефтегаз», «Юганскнефтегаз», «Томскнефть», получать кредиты под экспортные поставки?»- «Нет. Ни гроша, - по-русски отвечал Моризе и продолжал через переводчика: - Ни от нас, ни от одного западного банка, который бы работал в этой нише. Не знаю, пытались ли они получать у других банков. У нас они не пытались напрямую получать кредиты. Но если бы они и пытались, им было бы отказано. Я готов высказать несколько соображений на эту тему. Лично у меня не было ничего против «Юганскнефтегаза» или любой другой дочерней добывающей компании и необязательно принадлежащей ЮКОСу. Дело в том, что, не имея ничего лично против этих компаний, я хотел позаботиться о том, чтобы если возникнет проблема с поставкой нефти, например, с пошлинами, с «Транснефтью», или еще какая-то проблема, я бы хотел иметь возможность позвонить, например, Вагиту Алекперову и сказать: «Вагит, помните, мы встречались? Возникла проблема. Я прошу вас ее решить немедленно. И я не мог бы сделать этот звонок, если бы зависел от поставок какой-нибудь сибирской компании, пускай даже уважаемой. Поэтому все банки были готовы иметь дело только с компаниями, которые находились в Москве, а не с их дочерними предприятиями». - «Правильно ли я понимаю, что в тот период с 97 по 2000 год это префинансирование путем использования кредитов банка являлось основным, либо одним из основных условий для экспортных поставок нефтедобывающих российских компаний?» - «Это была единственная схема нашей работы с российскими компаниями, и эти нефтяные компании были единственными, с которыми мы работали по этой схеме, может быть, раз-два мы работали с «Норильским никелем», но мы предпочитали нефть, потому что нефть это политически чувствительный товар, и непоставки нефти были бы самоубийственны и для Российской Федерации, и для самих компании. Нефть была кислородом, которым Российская Федерация тогда дышала.

Сумма, которую мы ссужали, была лишь частью общей суммы контракта, потому что цена на нефть колеблется. Да, мы получали прямые платежи от покупателей, например, от «Шелл», «Тотал», «Би Пи». Эти платежи составляли предоставленную нами сумму, являвшуюся частью суммы контракта плюс проценты по этому долгу». - «Вы сказали, что крупный банк желал иметь отношения с материнской компанией. Если кредит дается материнской компании, а поставки осуществляются дочерними компаниями, не видите ли вы здесь дискомфорта?» - спрашивал Ривкин. – «Может быть, ближе к тексту обвинительного заключения!» - не узнавал обвинения Валерий Лахтин. – «ЕЩЕ БЛИЖЕ?!» - возмутился Ходорковский. – «Дает абстрактные показания! Может быть точные, может быть, неточные. Пусть дает показания как свидетель о совете директоров! А не как специалист! И вообще, я слова «ЮКОС» уже 20 минут не слышал! Ничего не слышу практически о дочерних компаниях» - кажется, действительно не слышал последние несколько вопросов и ответов Валерий Лахтин. – «Слушать надо, а не по клавишам стучать!» - возмущалась публика. - «Вопрос не снят! - заявил судья. – Закончили дебаты!».

Платон Лебедев постучал по микрофону: «Я прошу, чтобы свидетелю дали возможность давать показания, а не слушать Лахтина, которому Каримову по аське нечего сообщить!». Публика засмеялась. Прокуроры промолчали.

Допрос продолжался. «Контракт заключался с материнской компанией, юридическая связь существовала между покупателем за рубежом и материнской компанией в России. Кто конкретно в структуре материнской компании обеспечивает поставку, для нас было абсолютно несущественно, для нас было важно минимизировать риск. Риск, это единственное, что играет роль для банкира. И видя контракт между материнской компанией в России и покупателем за рубежом, мы были удовлетворены тем, что это исключало для нас риск», - отвечал Моризе на вопрос Ривкина. – «А имеет ли право компания…» - спрашивал адвокат. – «Название «ЮКОС» скажите», - попросил судья Данилкин «специально для прокурора». Публика рассмеялась. Ривкин уточнил: «Имеет ли право такая материнская компания, как НК ЮКОС, давать обязательные указания дочерним компаниям, в том числе в вопросах ценообразования?» - спросил адвокат. – «Если компания ЮКОС, головная, имела контрольный пакет акций в той или иной компании, она в соответствии с законом могла давать соответствующие указания. Именно таким образом и работают нефтяные группы во всем мире».

Прервались на обед.

Превентивный разговор о личных доходах

После перерыва допрос продолжался. «Можете ли вы пояснить относительно выделения средств банком «Креди Леоне» лично или в консорциуме с другими банками для приобретения акций ВНК?» спросил Ривкин. – «Да. В середине 97 года руководство ЮКОСа обратилось к нам за помощью в следующем вопросе – они хотели увеличить свою долю в ВНК, хотели довести долю до контрольного пакета, просили кредит около 500 млн. долларов на 5 лет. До этого единственной российской компанией, которой мы предоставляли заем на такой срок, был «Газпром». Но в силу наших отношений с ЮКОСом и доверия, которое мы испытывали к компании, мы согласились сформировать синдикат банков, который будет предоставлять заем, но условия были такие же, о которых я говорил ранее. Синдикатом, куда вошли еще американские банки «Мерил Линч» и «Голден Сакс», была достигнута договоренность о предоставлении займа. И этот заем был предоставлен ЮКОСу. Поскольку мы использовали те же принципы, о которых я говорил утром, то проблем никаких не было. Срок погашения приходился на конец 2002 года, когда я уже ушел из банка, но я знаю совершенно точно, что кредит был не просто погашен, он был погашен досрочно, до конца 2001 года, т.к. к тому моменту ЮКОС стал располагать достаточным объемом свободных средств».

Перешли к вопросу работы Косцюшко в совете директоров ЮКОСа. «Да, я в совете директоров ЮКОСа был с июня 2000 по декабрь 2004 года. До последнего момента я и другие мои зарубежные коллеги, мы долго обсуждали нашу деятельность, когда стало окончательно ясно, что мы не можем помочь компании и выполнять свои профессиональные обязанности, мы покинули совет директоров ЮКОСа. Нам не хотелось, чтобы у рынка, аналитиков, акционеров создавалось впечатление, что раз мы, независимые западные члены совета директоров остаемся в компании, то у ЮКОСа все нормально. И мы ушли, чтобы не оставалось такого впечатления. Мы могли уйти на несколько месяцев раньше».

«Вы использовали термин «независимый западный директор». Что это такое, поясните, пожалуйста. И зачем вообще ЮКОСу были нужны такие независимые западные директора?». – «Когда я пришел в совет директоров ЮКОСа в июне 2000 года, там было 15 человек, все были россиянами, по крайней мере, российского происхождения, может у одного - двух были западные паспорта, но я в этом не уверен. Только двое или трое из них отвечали критериям независимого директора. Это был ректор Томского университета Юрий Похолков, другой – Алексей Конторович, ученый из Новосибирска, он занимался сейсмологией. Но ни у того, ни у другого не было знакомства с тем, что я бы назвал оптимальной практикой того, как должен эффективно работать совет директоров. И у них не было опыта в сфере финансов и аудита. Хотя, должен сказать, что второй, работая в составе комитета по аудиту, принес немало пользы. Поэтому со стороны мажоритарных акционеров это было крупным шагом – пригласить в совет независимых директоров. Себя я всегда рассматривал как защитника интересов миноритариев. Этим я и занимался в течение всей своей деятельности в ЮКОСе. При этом у меня никогда не было ни одного конфликта с мажоритарными акционерами, были дискуссии, небольшие разногласия, но не конфликты». – «Я заранее извиняюсь за этот вопрос, но эта тема у нас тут витает в воздухе. Вы за работу в совете директоров деньги получали?» - «Когда я вошел в совет директоров ЮКОСа, я не знал какая там система оплаты труда членов совета. Для меня это была сторонняя работа, я не ради денег на нее согласился, мне не нужны были деньги. Но согласно практике, действующей в крупных компаниях, члены совета директоров получали деньги за свою работу, особенно если они участвовали в различных комитетах при совете. Каждый член совета директоров получал определенное вознаграждение, при этом вознаграждение увеличивалось из-за участия в комитете. Я получал до вычета налогов 35 тыс. долларов. А председатель совета директоров получал немного больше. Позже, когда в совете директоров появились американцы и были разговоры о повышении оплаты, компанией «Мерсер» было проведено исследование и в соответствии в общемировой практикой было проведено некоторое повышение оплаты труда членов совета директоров, также в этом исследовании изучалась практика многих мировых компаний в смысле оплаты труда высшего руководства». – «Наши процессуальные оппоненты проявляют нездоровый интерес к количеству денег в карманах адвокатов и других лиц, поэтому вопрос такой – тот факт, что вы, являясь членом совета директоров, получали деньги влиял как-то на вашу независимость?» - спросил Ривкин. Прокурор заулыбались, Ковалихина и Ибрагимова, смеясь, поглядывали на свидетеля. «Нет, не влияло. То, что я получал какую-то сумму в совете директоров, никак не влияло ни на мою независимость, ни на мое решение принять приглашение на работу вхождение в совет директоров. Во-первых, когда я принимал это предложение, я вообще не думал, что будет какая-то оплата. На кону стояла моя репутация, которую неразумно было бы обменивать на какую-то сумму, может и значительную в 2000 году по российским меркам, - отвечал Косцюшко. – Я тратил примерно две недели на работу в совете директоров, за эти две недели я мог заработать гораздо большую сумму». Ибрагимова вздохнула.

Жак Косцюшко-Моризе: «Я знал характер Михаила Ходорковского»

«А кто вас пригласил в совет директоров? Какие задачи перед вами ставились?» - спросил Константин Ривкин. – «В октябре 99 года у нас, в нашем банке в Париже, состоялась встреча с представителями ЮКОСа, в том числе с Ходорковским. Затем у меня была беседа лично с ним, в ходе которой я ему сказал о своем намерении уйти в отставку из банка и заняться своими проектами, и он поинтересовался, будет ли у меня время для работы в России. Через несколько недель я получил телефонный звонок от Мишеля Сублена, который был на тот момент финансовым директором ЮКОСа, он поинтересовался, готов ли я войти в совет директоров компании. Я сказал, что подумаю. С одной стороны, мне нравилась компания ЮКОС, я считал и считаю себя другом России. Кроме того, я считал, что это совсем не плохая идея – по мере возможности принять участие в работе компании, помочь компании, которая играет значительную роль в экономике России.

С другой стороны, я хотел знать, какие у меня будут обязанности, какие возможные факторы риска. Я хотел знать, что если я соглашусь на это предложение, то у меня будет возможность внести существенный вклад в улучшение компании в сфере корпоративного управления и в целом в прозрачность компании.

Все мои друзья категорически советовали мне отказаться, потому что, не хочу никого обидеть, ни свою страну, ни чью-либо иную, был некий контекст, российская среда… В результате я, уйдя в январе 2000 года из банка, прилетел в Москву, где у меня с Михаилом Борисовичем состоялась долгая, дружеская, откровенная беседа – она могла быть дружеской, потому что я уже не работал в банке и мог говорить не как человек, который исполняет официальные обязанности. Я изложил ему свое видение того, кем и чем является независимый директор, независимый член совета директоров, - человек, который воюет за миноритариев. Я не хотел оказаться человеком, который, борясь за прозрачность компании, через несколько месяцев будет вынужден уйти, по этическим соображениям, по причине несогласия с какими-то фактами. После этого и Михаил Борисович изложил свое видение роли независимого члена совета директоров. Он говорил о повышении эффективности компании за счет масштабного и по возможности скорейшего внедрения оптимальных международных практик во всех сферах деятельности компании. Мишель Сублен присутствовал на нашей встрече. Он, кажется, не сказал на встрече ни слова, но то, что тогда он уже свыше года был финансовым директором компании, косвенно говорило мне о том, в каком направлении господин Ходорковский хочет двигать компанию – в направлении открытости компании, модернизации, повышения ее авторитетности и доверия к ней.

Я знал характер Михаила Ходорковского, его волю, его стратегическое видение, я знал, что он является мажоритарным акционером, я знал, что он был сильным руководителем, и я изменил свое решение и принял приглашение. И в тот день между нами был заключен устный нравственный контракт. От этого нравственного контракта он никогда не отступал вплоть до его ареста и безупречно выполнял все неписанные условия этого нравственного контракта, за что я хочу выразить ему признательность. В течение трех лет у нас с ним было много обсуждений по разным темам, и всегда эта линия им строго соблюдалась. Это касается не только меня, но и всех остальных западных директоров».

«За время вашей работы в совете директоров Ходорковский когда-либо предлагал вам решения, которые были бы для вас сомнительными с точки зрения закона?» - задал новый вопрос Константин Ривкин. - «Естественно нет! Если бы такое произошло, я бы незамедлительно ушел из совета директоров». – «А Лебедев?» - «Он не был в тот момент членом совета директоров, он был представителем акционеров. Иногда он присоединялся к нам после совета директоров, чтобы попить чаю или других напитков, было несколько коротких приятельских встреч, но рабочих отношений не было». – «Какова была процедура принятия решений в совете директоров в ЮКОСе, какую роль при этом играл Ходорковский?» - «Когда я пришел в совет директоров, то западные члены совета директоров (только что вошедшие в него) пребывали в состоянии культурного шока – потому что российские директора привыкли к российской практике, а западные – к западным методам. Происходило привыкание. Я, например, считал, что совет директоров не привык получать документы заранее, чтобы изучить их, – что было нормальной, здоровой практикой на Западе. Вопросы задавались нечасто, а председатель, Сергей Муравленко, не самым активным образом стимулировал дискуссию. Вначале присутствовали на заседаниях представители местных властей тех регионов, где находились добывающие предприятия ЮКОСа, но они не касались глобальных вопросов деятельности компании. И Михаил Борисович призывал нас, западных членов совета директоров, пытаться двигать работу совета директоров в сторону большей эффективности, чем мы и занялись. Достаточно быстро нам удалось сделать эту работу более эффективной – нормальной, я хочу сказать, что ничего нового мы не изобретали, это была обычная работа совета директоров в любой западной компании. Сама культура, царившая в совете директоров, была радикально изменена. Но мы говорим только о верхней ступеньке пирамиды. Я, будучи главой комитета по аудиту, также считал, что надо продолжать менять культуру компании, хотя эта культура и так уже в большой степени изменилась за предыдущие несколько лет - ранее компания представляла собой не что иное, как осколок какого-то бывшего советского министерства.

Подавляющее большинство сотрудников ЮКОСа работало не в Москве, а в Сибири, и я считал, что у руководства компании достаточно власти, полномочий и авторитета, чтобы изменить культуру работы ЮКОСа на всех предприятий, а это задача не из легких. Я считал, что у них для этого есть весь инструментарий, в том числе и воля на это. Я следил, хотя и неплотно, за другими компаниями, за другими же компаниями следили и аналитики, и было очевидно, что культура в ЮКОСе изменилась, радикально и быстро, буквально в течение 1-2 лет».

Диктатуры в ЮКОСе не было

«Насколько была демократична процедура принятия решений? Был ли в совете директоров кто-либо, кто превалировал?» - «После проработки того или иного вопроса комитет в совете директоров разрабатывал рекомендации. Не было случая, чтобы пожелания, высказанные комитетом в адрес совета директоров, не были учтены. Я уже приводил пример работы комитета по оплате труда. Никогда не было никаких конфликтов, поскольку у всех у нас примерно было одинаковое видение будущего компании, направления, в котором должна двигаться компания. Не было у нас принципиальных различий и во взглядах на то, как должен работать совет директоров. Для примера я хочу взять комитет по финансам, в котором существовала возможность конфликта, связанная с тем, что всякий раз, когда речь заходила о каком-нибудь инвестиционном проекте, превышающем установленную сумму, финансовый комитет должен был дать свое заключение о целесообразности такого проекта. В ЮКОСе была группа людей, которая занималась анализом возможных сделок-приобретений для компании, рассматривая потенциальные объекты приобретения, например, в Северном море или НПЗ в Западной Европе.

У нас с Мишелем Субленом была другая точка зрения, мы считали, что расширение компании за счет приобретения зарубежных активов не должно быть приоритетом, мы считали, что компания должна расширяться в России, и на такие проекты мы давали негативный отзыв. Когда наша рекомендация была отрицательной, этот проект уже не доводился до обсуждения на совете директоров. В целом наша работа походила на сотрудничество между игроками футбольной команды. У каждого своя позиция на поле, при этом было ощущение командного духа, общих целей, чувство удовлетворенности от того, что мы представляем собой хорошую команду. Идеи свободно генерировались во всех направлениях. Мы не пытались навязывать свою точку зрения, мы просто пытались внести свой вклад, чтобы была сформулирована оптимально возможная стратегия для компании в целом. Никогда это взаимодействие не носило конфликтного характера».

«Можете ли вы подтвердить или опровергнуть утверждение, мы с ним столкнулись в обвинительном заключении, оно есть в томе 188 листы 32-47 «Установлено, что Ходорковский М.Б. в созданной и модернизировавшейся им структуре, как бы она не называлась («Роспром», ЮКОС, «Группа МЕНАТЕП Лимитед») всегда являлся хозяином, единолично принимавшим все стратегически важные решения, не терпящим возражения»?» - спросил Ривкин. Публика обсуждала полушепотом это «утверждение». «Я категорически не согласен. Весь мой опыт пребывания в ЮКОСе противоречит тому, что вы сейчас озвучили. Я приводил пример, связанный с передачей Ходорковским полномочий, в отношении оплаты труда высшего руководства от себя лично в комитет по оплате труда, - жестикулировал господин Косцюшко. – Создание комитетов в совете директоров привело к значительному сдвигу властных полномочий в структурном смысле слова, от Ходорковского и высшего руководства. Высшее руководство и Ходорковский создали систему противовесов, которая реализовывалась в дискуссии, в которой всем надлежало участвовать. Она никогда не носила конфликтного характера, западные члены совета директоров никогда не чувствовали себя в состоянии конфликта по отношению к другим членам совета директоров или высшему руководству. Весь мой опыт никак не соответствует методике управления компанией по принципу диктатуры, о котором вы прочли».

«ПрайсвотерхаусКуперс» знал о ЮКОСе все.

«Как функции комитета соотносились с наличием внешнего аудитора ЮКОСа и существованием в структуре ЮКОСа контрольно-ревизионных подразделений?» - спросил Ривкин. – «В 1997 году в качестве внешнего аудитора была выбрана компания «Прайсвотерхаус». Одна из основных функций комитета по аудиту заключается в наблюдении за подготовкой ежегодной отчетности вместе с сотрудниками финансового департамента и представителями внешнего аудитора. Поэтому я с самого начала счел необходимым установить прочные контакты с внешним аудитором и финансовым директором. Когда в 2000 году я пришел в совет директоров, уже многое в сфере внутреннего и внешнего аудита, процедур контроля в компании было сделано, но по западным меркам я не считал эту ситуацию вполне удовлетворительной. Ничего удивительного в этом не было. Это можно было понять. В России на тот момент было очень мало людей, которые бы по-настоящему разбирались в финансах, бухучете, процедурах консолидации. Никого не хочу обижать, но в Советском Союзе вообще их не было! Российская система бухучета с точки зрения Запада была в целом неудовлетворительна, потому что не позволяла адекватно отразить истинное финансовое состояние компании.

При этом много молодежи в тот период времени обучалось этим иным подходам, и ситуация менялась, потому что россияне талантливы и учатся они очень быстро. Но в самом начале в ЮКОСе не было своих специалистов, и «ПрайсвотерхаусКуперс» стала играть и роль консультантов по отношению к компании ЮКОС. Они сыграли ключевую роль во всем том, что касалось процедур бухучета, для ЮКОСа и других своих корпоративных клиентов. Они предложили внедрить процедуры бухучета, они самостоятельно, при помощи ЮКОСа, реализовали и создали эти процедуры. После этого они проводили аудиторскую проверку ЮКОСа. То есть в течение нескольких лет они ознакомились со всеми элементами группы ЮКОС, в том числе с элементами, из которых состояли дочерние компании ЮКОСа. У них был стопроцентный доступ ко всему и ко всем.

Теперь я могу чуть более подробно остановиться на моих взаимоотношениях с «ПрайсвотерхаусКуперс». С самого начала они участвовали во всех заседаниях комитета по аудиту. Речь идет о двух представителях «ПрайсвотерхаусКуперс». Это младший партнер Даг Миллер (он в течение всех четырех лет, о которых идет речь, работал в ЮКОСе) и старший партнер – сначала Энрике Муньос, потом эту должность занял Джордж Граматке, затем – Джон Коноли и Дон Кинзли.

Через год такой работы Джордж Граматке предложил проводить дополнительное заседание комитета по аудиту, без присутствия сотрудников ЮКОСа – только сотрудники «ПрайсвотерхаусКуперс» и члены комитета по аудиту ЮКОСа. Мы, естественно, согласились с этим. Эти закрытые заседания были очень короткими – потому что на них сотрудникам «ПрайсвотерхаусКуперс» было нечего добавить к тому, что они говорили на заседаниях комитета, проходивших в общем составе. Помимо этого я два-три раза в год заходил в офис «ПрайсвотерхаусКуперс», чтобы узнать, все ли в порядке».

После небольшого перерыва продолжили с того же самого места:

«В день публикации отчетности по US GAAP котировки ЮКОСа выросли на 50 процентов»

«Когда я был в Москве, я приходил к ним в офис («ПрайсуотерхаусКуперс») в дополнение к встречам на совете директоров и закрытым заседаниям комитета, и они никогда не высказывали своей неудовлетворенности. Я заходил, чтобы спросить есть ли у них соображения, претензии к тому, как складывается работа. Эти встречи всегда проходили в расслабленной обстановке и не потому, что они были всем довольны и не было проблем в компании. Были серьезные и трудные проекты. Удовлетворенность ими высказывалась, потому что эти проекты шли, шли своим чередом. Ни разу я не слышал от них, что они наталкиваются на нежелание сотрудников ЮКОСа оказывать им помощь, сотрудничать с ними. Важно отметить, что сотрудники внешнего аудитора работают не только с финансовым директором, не только с работниками финансового департамента компании, им приходится контактировать с людьми из разных уголков компании, и именно это сотрудничество всегда вызывало у них положительную реакцию».

«Было ли когда-нибудь, чтобы сотрудники аудитора вам говорили, что у них недостаточно информации или каких-то документов, которые они не могут получить от ЮКОСа?» - спрашивал Константин Ривкин. Прокурор Валерий Лахтин снова пинал под столом непокорный принтер. Его коллеги с любопытством наблюдали за дрессурой офисной техники. «Нет, такого никогда не было. Иначе я бы сразу пошел к Михаилу Борисовичу, и проблема была бы решена в течение суток. Они были проинструктированы, что в случае появления серьезной проблемы они должны связаться со мной по телефону. Но ни разу они этим не воспользовались. Такие же указания я дал – связаться со мной в случае необходимости – руководителю подразделения, отвечавшего за внутренний аудит. За все время они ни разу не выказывали обеспокоенности или жалоб о непредоставлении информации от ЮКОСа. Еще одно обстоятельство, усилившее работу комитета по аудиту, - это приглашение в него Галины Антоновой. Галина Антонова была сильной женщиной, - продемонстрировал кулак Косцюшко, - способной разговаривать с сибиряками. Мы сообщили всем, с кем она потенциально могла общаться по ходу службы, что она подчиняется не только финансовому директору (аудит помимо финансовых вопросов может касаться и иных), но и Василию Шахновскому, которого можно было тогда охарактеризовать как генерального секретаря компании. Кроме того, я ей дал четкое указание сообщать мне немедленно о любых эпизодах, расхождениях в компании больше миллиона долларов. Но я ни разу не получил ни одного звонка».

«Ваша честь, мы просим 146 том, чтобы представить свидетелю документ», - попросил адвокат. Здесь находился протокол заседания совета директоров ЮКОСа от 24 апреля 2003 года. «Здесь указано, что вы участвовали в заседании. Помните ли вы его?». Том передали на трибуну свидетелю. - «Вот в седьмом пункте предусмотрен отчет комитета по аудиту… меня интересуют рекомендации по выбору аудитора… и в восьмом пункте - предварительное утверждение аудиторской фирмы». Страница высветилась на стене зала. - «Каждый год внешнего аудитора нужно было или подтверждать, или выбирать нового. Поскольку мы были удовлетворены работой «ПрайсуотерхаусКуперс», мы просили обычно продлить его мандат на следующий год. Также на каждом заседании комитета обсуждался ход подготовки к отчету. Он должен был готовиться по российским стандартам, но для аналитиков, не только западных, но и российских, важна была консолидированная финансовая отчетность, подготовленная по международным стандартам бухучета. Каждый год в комитете по аудиту мы ставили цель – к какой дате должна быть подготовлена отчетность по US GAAP. И в 2000 году, в середине июля, отчетность по стандартам US GAAP была опубликована. Это было большим шагом вперед. В день публикации этой отчетности котировки акций ЮКОСа выросли на 50 процентов! Но для меня это по-прежнему было неудовлетворительно, аналогичные ЮКОСу западные компании такую предварительную отчетность публикуют уже в конце января. Одна из наших целей в работе комитета по аудиту заключалась в сокращении такого запаздывания и ускорении даты публикации консолидированной отчетности по стандартам US GAAP. Работа была огромная, касалась всех процедур каждой из компаний, входящих в ЮКОС, гармонизации всех процедур. В целом за три года наше запаздывание мы сумели сократить на два месяца. Это был еще один пример эффективности ЮКОСа для аналитиков - в этом смысле мы намного опередили все другие российские компании. Не хочу обижать своих друзей в компании ЛУКОЙЛ, но хочу сказать, что ЛУКОЙЛ не раз заявляла о своем желании опубликовать отчетность в соответствии с международными стандартами, но, тем не менее, из года в год откладывала это», - объяснял Косцюшко.

«Я считаю, что он не свидетель!» – «А я считаю, что Лахтин не прокурор!» -«Тогда Ривкин не адвокат!»

«Посмотрите еще там же, пожалуйста, «подтверждается независимость данной фирмы как аудитора НК «ЮКОС»». Вы не могли бы пояснить смысл данной фразы?» - «Это обычная практика и обязательное требование для компании-аудитора отправить так называемое письмо о подтверждении независимости в аудируемую компанию, в котором аудитор сообщает о том, что конфликт интересов отсутствует, который мог бы помешать аудитору выступать объективно в отношении компании-клиента».

«А «рекомендации по распределению прибыли» - помните ли вы этот вопрос на заседании?» - «Да, ЮКОС стал прибыльной компанией, и каждый год ставился вопрос о размере дивидендов для выплаты акционерам. Этот вопрос рассматривался комитетом не по аудиту, а по финансам». Потерпевший Демченко что-то обсуждал с соседом прокурором Смирновым. - «Искали оптимальную точку равновесия между необходимостью обеспечить финансовую безопасность компании, сохранить ее ликвидность, а с другой стороны между желанием вознаградить акционеров», - продолжал Косцюшко. – «Комитет по финансам, куда входил Голубев, Мишель Сублен и я, приглашал к себе на заседание финансового директора для обсуждения проблем и принятия решений. Наши мнения иногда различались, но мы всегда приходили к общей рекомендации, которую и направляли в совет директоров. Политику в отношении дивидендов я хорошо помню, так как разработал ее сам с Мишелем Субленом, заключалась она в том, чтобы постепенно прогрессивно повышать выплачиваемые акционерам суммы дивидендов в процентном соотношении к прибыли до того момента, когда это будет соответствовать западной практике. Наше, комитета по финансам, предложение было одобрено советом директоров и было им выставлено на голосование на общем собрании акционеров, поскольку не за советом директоров лежало право конечного решения. В 2002-2003 годах мы выплатили весьма солидные суммы и крупным, и мелким акционерам». – «А кто определял сумму, подлежащую выплате акционерам?» - «Цифра называлась комитетом по финансам, комитет рекомендовал ее совету директоров, а тот – общему собранию акционеров».

Константин Ривкин спросил об указанной в протоколе заседания сумме распределенной прибыли в 40 млрд 700 млн 666 рублей и спросил, «откуда ЮКОС такие деньги взял, если у него все было украдено?».

«Я не понимаю вопроса! Он предполагает определенный ответ!» - кажется, тоже знал ответ Валерий Лахтин. Публика засмеялась. - «Пускай защитники корректируют! Что украдено, где украдено?! Непонятно!» - возмущался прокурор. – «А вы не знаете до сих пор?!» - съязвил Ривкин. – «При чем здесь свидетель?! – спрашивал Лахтин. – Я считаю, что он не свидетель!» – «А я считаю, что Лахтин не прокурор», - сообщил Ривкин. – «Тогда Ривкин не адвокат! Надо корректнее задавать вопросы. В соответствии с полученным юридическим образованием и тематикой расследования и рассмотрения этого дела в суде!» - делился мудростью Валерий Лахтин. Публика неотступно сопровождала этот милый монолог прокурора смехом. «Вы высказались, Валерий Алексеевич?! Валерий Алексеевич!!!» - пытался быть замеченным судья Данилкин. Наконец прокурор сел на место и вернулся в компьютер.

«Я могу только сказать, что средства финансовые были, дивиденды выплачивались! – отвечал свидетель Косцюшко. – Более того, когда ЮКОС стал высокорентабельной компанией и у нее в результате движения денежных потоков возникали большие свободные денежные средства, я говорю о сотнях миллионах долларов, которые находились в центральном казначействе, мы разрабатывали политику, направленную на то, чтобы снижать риски, связанные с управлением этими средствами, чтобы поддерживать ликвидность». На вопрос адвоката о том, ориентировал ли Косцюшко «Прайсвотерхаус» на необходимость выявление каких-либо злоупотреблений, если они столкнуться с такими, свидетель заявил, что это «само собой разумеется» и это были «высокопрофессиональные люди, ничуть не уступающими другим известным и крупным аудиторам». «Именно в силу их высочайшей квалификации у меня не было потребности давать такие указания, но, тем не менее, я максимально облегчал им контакт со мной, приходя к ним в офис, обеспечивая их присутствие на заседаниях комитета, всегда задавая им одни и те же вопросы о том, есть ли какие-либо проблемы в плане доступа к людям или к информации. Хочу сказать, что ни разу ни о каких проблемах мне никто не сказал».

Валерий Лахтин не отличил заявления от ходатайства

Взяли том 190. На листе 206-220 находился протокол адвокатского опроса господина Косцюшко. «Непонятно какой документ, не приобщенный к делу, передается свидетелю!» - вскочил Лахтин. - «Вопрос о допустимости доказательства был рассмотрен», - напомнил судья Данилкин. – «Вчера!» - напомнили адвокаты. – «Указанный документ не был исключен из числа доказательств!» - снова напомнил судья. – «Но и не был приобщен к делу!» - спорил прокурор. – «Вы возразили?» - «Нет. Я хочу сделать заявление! Я имею право, как государственный обвинитель сделать заявление!» – и Лахтин начал было читать какую-то свою бумагу. – «Мы сначала закончим допрос, а потом пусть делает заявление!» - напомнили адвокаты. Но прокурор непременно хотелось читать немедленно. – «7 июня…» - «Вы бы хотя бы разрешения спросили на то, чтобы сделать заявление!» – напомнил судья прокурору. – «Да, пожалуйста! Спасибо!» - огласил вежливые слова прокурор. Но его все-таки попросили подождать

После первого же ответа свидетеля на вопрос адвоката Ривкина о том, что этот документ ему знаком, судья предоставил слово Лахтину. «7 июня 2010 года, - начал читать прокурор, - вами по ходатайству стороны защиты было разрешено огласить объяснения Моризе, полученное защитником Клювгантом в Париже в феврале 2009 года. Стороной защиты почему-то это объяснение было оглашено. Обращаю внимание, что сторона защиты пытается навязать суду следующее: подтолкнуть суд к использованию при вынесении приговора документа и материалов, которые ни при каких условиях не могут быть использоваться в качестве доказательства по данному делу, не могут быть положены в основу приговора». Прокурор напомнил, что в марте прошлого года защита подавала ходатайство о прекращении уголовного преследования Ходорковского и Лебедева и приложила к нему этот документ. «Но сторона защиты не ходатайствовала тогда о приобщении данного документа к материалам дела!» - напоминал Лахтин. Все остальное, что читал прокурор, в разных формах повторяло те же самые мысли. «Просим вынести решение… ПИСЬМЕННОЕ решение суда об отказе в приобщении к делу протокола опроса Моризе», – подытожил Лахтин. Все удивились. Судья в том числе. «Это заявление или ходатайство?» - не понял Виктор Данилкин. – «Ходатайство!» - заявил прокурор. – «ВЫ же говорили, что у вас заявление!!! Я бы не дал вам заявлять ходатайство, если бы вы сказали, что это ходатайство! Вы меня ввели в заблуждение!!! Вы заявление от ходатайства отличаете или нет?!» - накинулся на прокурора судья. «Вы сказали «заявление»! ВСЕ слышали!» - подтверждали и адвокаты. Публика шумела. «Тишина в зале!» - волновался пристав. – «Так или иначе, я зачитал ходатайство! И мы просим вынести письменное решение!» - сопротивлялся Лахтин. – «Я отказал в удовлетворении ходатайства. Оно рассмотрено. УПК я не нарушил», -заметил судья. – «Мы заявляем повторное ходатайство!» - не потерялся Валерий Лахтин. – «Вы назвали его ЗАЯВЛЕНИЕМ! Вы ввели суд в заблуждение!!! У вас есть право заявлять ходатайство ПОСЛЕ того, как будет закончен допрос! Садитесь!» - взял этот раунд Виктор Данилкин.

Валерий Лахтин с горящими ушами упал на свой стул и отчаянно заколотил рабочим пальцем по клавишам ноутбука.

Прокурор Лахтин не захотел знать своей французской судьбы

Господин Косцюшко продолжал отвечать на вопросы адвоката. «Вы сейчас ознакомились с протоколом опроса… вы подтверждаете, что вам знаком этот документ и вы его подписывали… в продолжение темы о «ПрайсуотерхаусКуперс»… на листах дела 229-232 находится письмо от 19 июня 2001 года на ваше имя. В связи с чем оно было вам направлено?» - «Мне оно было направлено в качестве председателя комитета по аудиту. Это стандартное ежегодное письмо, которое независимые внешние аудиторы отправляют в совет директоров компании, финансовому директору и руководству. Внешние аудиторы в соответствии с их долгом подтвердили, что они не нашли ничего аномального. Если бы они нашли что-то аномальное, я бы рассчитывал на то, что они меня предупредят гораздо раньше, нежели тогда, когда написали письмо». – «То есть правильно я понимаю, что в письме от «Прайсвотерхаус» в первом разделе было указано, что в ходе аудита разногласий с руководством ЮКОСа у них не возникло. И второе, что им неизвестно о каком-либо мошенничестве, которое они могли бы выявить при осуществлении аудиторской деятельности?» - спрашивал Ривкин. – «Абсолютно верно».

«В какой связи нефтяной компании ЮКОС, российской исключительно компании, как утверждают прокуроры, вдруг потребовалось использовать американские правила по аудиту, по бухгалтерской отчетности. Причем здесь США? Такое недоумение в суде возникало» - «Любая российская компания должна предоставлять свою ежегодную отчетность по РСБУ. Западные стандарты значительно более адекватно отражают истинное финансовое положение группы. На Западе используется несколько систем подготовки консолидированной отчетности. Одна из них – более активно используется в Европе, вторая, GAAP, больше используется в США. Системы равноценны. У меня нет предпочтений. Выбор в сторону US GAAP был сделан до меня. Для рынка и аналитиков важно, чтобы использовалась одна из них».

Константин Ривкин попросил свидетеля посмотреть протокол заседания аудиторского комитета совета директоров от 23 апреля 2003 года. «Внешние аудиторы приглашались на заседание в полном объеме или для рассмотрения каких-то отдельных вопросов?» - «В полном объеме. Более того, им были предоставлены все документы, которые распространялись среди членов комитета, они имели возможность выступать с замечаниями и комментариями.

«А почему Фрэнк Ригер назывался ревизором? Что входило в его обязанности?» - «Он был помощником финансового директора, который сам по-русски не говорил. У меня нет точного представления о круге его обязанностей. Уверен в том, что этот круг был очень широким».

«Известно ли вам, что в 2007 году «ПрайсвотерхаусКуперс» отозвал свои заключения по аудиту ЮКОСа за весь период?» - «Да, это было в июне 2007 года». – «Известно ли вам, как «ПрайсвотерхаусКуперс» мотивировал такое решение?» - «Мне известно о причинах. О них писали в прессе. Я много с ними контактировал до 2004 года. Мне известно о событиях, которые проходили между декабрем 2006 года и июнем 2007 года, когда было написано письмо «ПрайсвотерхаусКуперс»». – «Известны ли вам конкретные доводы, которые приводил «Прайсвотерхаус»?» - «Неизвестны». – «Имеется ли у вас объективная информация о причинах, побудивших «Прайсвотерхаус» отозвать аудиторское заключение?» - «У меня не было с ними контакта после 2004 года. Но я многое читал в западной прессе, на сайтах агентств новостей, которые обширно освещали это дело…» - «Уже час мы допрашиваем ни о чем! Вещает о том, что что-то посмотрел на сайте, что-то прочитал в газете!…» - вновь проявил себя Валерий Лахтин. – «Валерий Алексеевич, я вам делаю замечание! Вы мешаете допрашивать! Если вы делаете возражение, делайте это в нормальной форме!» - произнес судья. Свидетель же пояснял, что из наиболее авторитетных СМИ ему известно, «какие вопросы задавались партнерам «Прайсвотерхаус» по этому делу за пределами России».

«Скажите, пожалуйста, что во Франции делают с прокурором, который не дает говорить выступающему свидетелю?» - спросил у Жака Косцюшко-Моризе под занавес заседания Константин Ривкин. Прокурор протестовал. Судья снял вопрос, но смех в зале ему было уже не отменить.

«Завтра встречаемся в 10 утра», - завершил заседание судья Виктор Данилкин.