Газета "День", 25.10.2013

25 октября, ровно десять лет назад, спецназ ФСБ штурмом взял самолет Михаила Ходорковского в Новосибирске. С тех пор бывший совладелец и глава компании ЮКОС находится за решеткой. Срок его тюремного заключения истекает в августе следующего года, и уже сейчас многие начинают гадать, завершится ли он именно тогда? Или из рукава достанут еще один срок?

Адвоката Михаила Ходорковского Вадима Клювганта нам довелось встретить в Никулинском районном суде города Москвы. На сегодняшний день он защищает интересы одного из фигурантов «болотного дела» Николая Кавказского. На вопрос о том, зачем он взялся за «болотное дело» — ведь с точки зрения логики громких российских процессов оно заведомо проигрышное, Вадим Клювгант приводит несколько аргументов. Кроме прочего, говорит, что категории «проигрыш» и «выигрыш» предполагают наличие состязания, а поскольку в «болотном деле» его заведомо нет, наполнение этих понятий становится иным. «Здесь могут быть другие победы. Например, моральная. Когда в обществе возникает понимание, за кем здесь правда, а у юристов — кто здесь прав юридически,» — говорит он. На сегодняшний день в «болотном деле» продолжаются допросы свидетелей обвинения.

Как «дело ЮКОСа» повлияло на Россию? Какие сигналы посылает власть обществу посредством «болотного дела»? Зачем Владимиру Путину Уильям Браудер? Об этом  — в интервью адвоката Вадима КЛЮВГАНТА.

— Не раз приходилось слышать и читать, что, мол, пока Владимир Владимирович — президент (номинально или по факту), Ходорковский будет сидеть. Как вы считаете, так ли это?

— Не отношусь к числу тех, кто считает себя вправе безапелляционно высказываться о судьбах других людей,  тем более, находящихся в такой сложной ситуации. «Пикейное жилетство» тоже должно иметь какие-то пределы приличия. А еще я считаю, что в этом деле, точнее — в этой жуткой истории под названием «дело ЮКОСа» (ведь на самом деле никакого уголовного дела нет, потому что нет преступления, есть только оболочка с таким названием) — очень крутой замес составляющих. В том числе, конечно, есть и личностная заинтересованность, из-за  которой нетрудно понять, почему многие люди так говорят. Но строить прогнозы в этой истории — дело еще и неблагодарное. Я немного знаю прогнозов, которые оправдались.

— Ваши собственные тоже не оправдываются?

— А я их не делаю. По двум причинам. То, что они не оправдываются — это одна из причин, менее важная. А первая причина состоит в том, что не дело юриста — заниматься гаданиями. Мое дело — оперировать законом и фактами. Вне зависимости от того, кто президент (ведь у нас была некая замена), мы все эти долгие годы добиваемся того, чтобы Михаил Ходорковский, Платон Лебедев и другие юкосовские узники как можно быстрее вышли на свободу. Мы ведь не к царю-батюшке апеллируем за милостью. Мы говорим о том, что человек находится в тюрьме безосновательно и незаконно. Нам удалось срок расправы хотя бы сократить на 3 года и 2 месяца от второго приговора. Может быть, нам еще что-то удастся до августа 2014 года, когда истекает срок заключения Михаила Ходорковского.

— Если прогнозы в этой истории строить сложно, то можно поговорить о результатах, точнее, о влиянии «дела ЮКОСа» на то, что сегодня происходит в России. В какой мере нынешняя ситуация является следствием именно этого дела?

— В очень значительной. Здесь есть несколько уровней влияния. Наиболее очевидный и трагичный — это разложение правоприменительной системы России под влиянием этого дела. Метастазы расползаются и тиражируются в самых разных делах в отношении самых разных людей. «Дело ЮКОСа» приобрело характер эталона (со знаком «минус», конечно) с точки зрения созданных и отработанных на нем технологий, с помощью которых может осуществляться расправа под прикрытием судопроизводства. Это, что называется, — медицинский факт.

— О каких именно технологиях идет речь?

— Их много. Например, то, что я называю «сменой вывесок». Берется, к примеру, содержание должностной инструкции, по которой человек работал в компании ЮКОС, и переписывается в обвинительные процессуальные бумаги под названием «роль такого-то в организованной преступной группе». Это же проделывается и с решениями органов управления компании, которые «превращаются» в реализацию «преступного плана». В результате, вся компания становится «организованной преступной группой», а вся ее деятельность — «криминалом». То же самое теперь и в «болотном деле». Люди пришли реализовать свое конституционное право на участие в массовых собраниях мирно и без оружия. Это было согласовано московским правительством. Но им обманом и силой не позволили пройти к согласованному месту митинга, люди вполне естественно возмутились, возникла спровоцированная действиями властей давка, — и теперь это называется: «изменили установленный маршрут следования с целью совершения массовых беспорядков». Разве это не та самая технология?

Далее. Так называемый сбор доказательств, который на самом деле являет собой процесс наталкивания мусором и враньем большого количества томов с названием «Уголовное дело». Невозможно ведь всерьез говорить о доказательствах того, чего не было. Вот поэтому «виновность» Кавказского (Николай Кавказский — один из фигурантов «болотного дела», подзащитный Вадима Клювганта. — Ред.) «подтверждается» изъятым у него дома мегафоном. При этом мегафон он с собой на Болотную не брал, и никакие действия с мегафоном ему не инкриминируются. А вот пример — прообраз из «дела ЮКОСа»: существует какой-то договор, допустим, о поставке нефти, он заключен, подписан, реально исполнен в точном соответствии с предусмотренными в нем условиями, и это никто не оспаривает. Но следствие и суд трактуют этот договор как эпизод «хищения». Фабула обвинения и в «деле ЮКОСа», и в «болотном» являет собой непроизносимый, недоступный пониманию и лишенный всякой смысловой нагрузки набор слов,  но зато изложенный на многих страницах и сопровожденный множеством страшных эпитетов. Осознавая злостно преступный...» и т.п. Иными словами, негативно-криминальные характеристики просто прибалтываются к непреступным действиям без оглядки на факты и закон. И еще придумываются неведомые доселе квазиюридические (а на самом деле бессодержательные и юридически ничтожные) термины, вроде «фиктивной сделки», «фиктивного права собственности», — какие угодно и насколько фантазия позволит.

Еще одна технология — обращение с людьми. Она, конечно, не нова, но масштабы этой фальсификации беспрецедентны. Их начинают шантажировать, цинично торговаться с ними, добиваясь нужных для расправы ложных показаний. И здесь есть два варианта: если человек на торг не идет и ничего такого не подтверждает, то просто пишется: «виновность в хищении/легализации/массовых беспорядках подтверждается также показаниями Иванова/Петрова/Сидорова», без какой-либо конкретизации того, что же именно они  «подтвердили». Из тех очень немногих, которые идут на торг, начинают делать лжесвидетелей обвинения под угрозой того, что в противном случае они станут обвиняемыми. Они, бедные, тужатся, путаются, их потом все равно обманывают... В  Хамовническом суде государственный обвинитель с полковничьими погонами одному из этой категории свидетелей задала такой, с позволения сказать, вопрос: «А че это вы Ходорковскому улыбаетесь? Может, соскучились? Хотите рядом присесть?»

Обычная человеческая порядочность потребовала большого мужества от людей, многим, к сожалению, стоила долгих лет за решеткой или в вынужденной эмиграции, а кому-то — и жизни. Как, например, Василию Алексаняну (бывший вице-президент ЮКОСа Василий Алексанян; отказался давать показания против Ходорковского; несмотря на крайне тяжелое состояние здоровья, длительное время содержался в тюрьме, не получая необходимого лечения; умер после тяжелой продолжительной болезни в 2011 году. — Ред.). Следователи неоднократно ему говорили, что знают о его болезни и готовы освободить и помочь с организацией лечения, даже за границей. Но для этого он должен был подтвердить, что Ходорковский и Лебедев — воры, и что сам Алексанян им помогал. Иными словами: — купите у нас свою жизнь за свою совесть.

В «болотном деле» все это тоже есть, и в «деле Кировлеса» — тоже. Но там, слава Богу, все живы, там предметом торга были «только» физическая свобода либо меньший срок наказания в обмен на совесть.

— Мои коллеги уже задавали вам этот вопрос, и ваше нежелание прямо на него отвечать можно понять... Речь идет о политическом будущем Михаила Ходорковского. Но я сформулирую вопрос иначе: может ли он как политик оказаться востребованным российским обществом?

— Во-первых, для начала он, наконец, должен выйти. Во-вторых,  я просто не могу сочинять. Знаю, что на сегодняшний день Михаил Ходорковский не рассматривает себя в качестве политика, то есть человека, участвующего в борьбе за власть. Отвечая на вопрос в вашей постановке. Безусловно, «дело ЮКОСа» в значительной мере сформировало некую повестку гражданского общества. И это еще одна из форм его влияния, о котором вы спрашивали выше. В 2003 году, когда это дело началось, и Михаил Ходорковский был арестован, в обществе  преобладало мнение, что это проблемы богатых, так пусть сами там и разбираются. Но по прошествии некоторого времени к очень многим людям пришло осознание того, что такое может произойти с каждым. Разница лишь в том, что одного назначили жертвой расправы, потому что он богат, ведет себя независимо, и у него привлекательный бизнес, другого — из-за понадобившейся должности или квартиры, или как нежелательного конкурента. В случае с Михаилом Ходорковским исполнителями были генералы, а где-то хватит и сержанта. «Дело ЮКОСа» стало сигналом, что так — можно.

Безусловно, за годы заключения, благодаря безупречно мужественному и порядочному поведению, активной гражданской позиции, Михаил Ходорковский превратился в одного из самых авторитетных — в самом правильном смысле этого слова — людей в стране. В каких формах этот авторитет может быть востребован и реализован, когда он выйдет на свободу, — я не знаю. Но у меня нет сомнений в том, что он будет востребован как мудрый, уважаемый человек, мнение которого значимо для общества. И мне кажется, в данном случае это намного важнее, чем непосредственное участие в политических кампаниях.

Кроме того, мы как-то с Михаилом Борисовичем обсуждали, что сейчас основные позиции в активной политике должно занимать уже следующее за нами поколение.

— Говоря как раз о молодом поколении. В «болотном деле» фигурируют преимущественно люди, рожденные после 1985 года. «Болотное дело» — это сигнал для кого и о чем?

— Это история о том, что цивилизованный диалог власти с гражданским обществом пока что со стороны власти не выстраивается. На переднем плане развернутых властью репрессий оказались люди, которые, в большинстве, даже не являются политическими лидерами. Некоторые из них — просто гражданские или политические активисты, а иные даже к активистам не могут быть отнесены, они просто неравнодушные молодые люди. Они пришли на Болотную не для погромов и не для того, чтобы поддержать какого-то политика или партию, а потому что им не все равно, что происходит в их стране, а происходящее, что называется, «достало». Так вот, именно им, и таким как они, этим делом говорят: только мы знаем, как правильно родину любить, и дозволено только то, что мы считаем дозволенным. А если нам не понравится то, что вы делаете или говорите, то мы к вам придем с ОМОНом — и будет вам сначала «бутырка» или «матроска», а потом — зона.

Принято считать случайным набор «узников Болотной», но он только отчасти случайный. Посмотрите, ведь там как в Ноевом ковчеге — пара анархистов, пара левых, пара социалистов, пара симпатизирующих ЛГБТ, пара правых либералов, неопределившиеся. Весь спектр гражданского общества. «Сигнал» послан всем. Поэтому отношение общества к этому делу — очень серьезный индикатор. И оно, к сожалению, удручает.

— В чем именно?

— В пассивности, безразличии. Люди ходили на площади десятками тысяч, а в суд приходят десятки, среди которых большинство — родственники и друзья узников, и небольшое количество журналистов и активистов, предпринимающих героические усилия по поддержке и привлечению внимания. Такая же инертность преобладает и в публичном пространстве, хотя есть, конечно, исключения. Немногие даже знают, в чем суть дела. Так и кочует, при поддержке официальной пропаганды, вот это: «ну, подрались с полицейскими, как это бывает с футбольными фанатами или «нациками». Но нельзя же полицейских бить, вот и пусть теперь отвечают». Но на Болотной была совершенно другая история: там у людей не было погромных целей и настроений. Как ни пытаются ретушировать истину в материалах дела, все равно видно: действия властей были провокационными, а действия полиции, в том числе связанные с применением силы, — еще и незаконными, и непропорциональными. А от незаконных действий граждане имеют право защищаться. Более того. Сейчас мы допрашиваем в суде полицейских. Они говорят о неких агрессивно настроенных провокаторах, якобы «заводивших толпу». Но ни одного из них правоохранители почему-то не задержали. И они не могут ответить на вопросы: «Кто эти люди? Кто их туда послал? Почему их не задержали?» И, главное: «причем здесь тогда фигуранты «болотного дела», которые уже полтора года преследуются, сидят в тюрьмах?». Кроме того, физический ущерб многих мирных участников акции на Болотной площади был очень серьезным. Но это тоже спрятано под сукно, все попытки добиться расследования действий людей при власти, которые превысили свои полномочия, — отбиваются. И, к сожалению, это тоже не находит своего должного места в повестке гражданского общества.

— Некоторые российские публицисты пытались оценить недавние события в Бирюлево на фоне как раз «болотного дела». «Болотная» трактуется властью как «организованный экстремистский криминал», а погромы в Бирюлево — это якобы «хулиганка». Вам также это кажется характерным?

— Сравнение это, безусловно, напрашивается. Еще раз подчеркну, что со стороны властей нет даже имитации расследования того, что произошло с мирными людьми на Болотной площади, что и почему сделала там сама власть. В то время как в Бирюлево всех сразу сняли с должностей, все расследуют, есть даже арестованные руководители — как говорится, любой каприз. Причем все это демонстративно, напоказ. В целом, как мне представляется на основе увиденного, услышанного и прочитанного в открытых источниках, бирюлевские события близки к классическому погрому — с точки зрения цели, лозунгов и действий. На Болотную, повторю, люди пришли как граждане, с законной целью и под законными лозунгами. Там никто ничего не громил и не поджигал, не переворачивал автомобили, не перекрывал улицы с движущимся транспортом, не нападал с оружием на силы правопорядка. А именно это и есть юридически обязательные признаки массовых беспорядков. В Бирюлево же все это, похоже, было — за исключением вооруженного нападения на полицию. При этом участникам тех событий инкриминируется хулиганство.

— Как на фоне всего этого выглядит та линия, которую предлагает Алексей Навальный? Многие говорят о том, что его риторика является опасной, другие называют ее «интеллектуальным национализмом».

— Могу, со всей определенностью и безотносительно к каким-либо персоналиям, сказать, что мне не могут быть близки любые шовинистические нотки — и в силу профессии и гражданской позиции, и в силу генетической памяти моего народа. Такая линия, если она всерьез проводится какими-то политиками (в том числе и властью, которая с этими ребятами заигрывает), — это пороховая бочка, которая может полыхнуть не сегодня-завтра. Поэтому не готов поддерживать и «русские марши», и любые другие собрания и действия, движимые делением на «чистых и нечистых». А в организаторах и активных участниках таких действий не могу признать политических лидеров серьезного масштаба с серьезной перспективой. Думаю, в какой-то момент нужно делать выбор: либо ты претендуешь на лидерство среди маргиналов-шовинистов и с ними заигрываешь, либо — на лидерство в здоровой части общества, за которой будущее.

Оценивать персонально Алексея Навального с этой точки зрения сегодня не готов.

Мне приходилось слышать и разные его высказывания, и высказывания о нем, на эту большую и больную тему, хотя в детали особенно не погружался. И не могу с уверенностью судить, что именно составляет его взгляды.  Вместе с тем, очевидно, что сейчас Алексей Навальный подвергается травле, в том числе, безосновательному уголовному преследованию. Его пытаются разными способами дискредитировать, чтобы снизить его потенциал как оппонента. Я, конечно, рад, что он остался на свободе, но, к сожалению, думаю, и этот факт будут пытаться использовать в целях его дискредитации.

— Сейчас в России активно обсуждается проект амнистии к 20-летию Конституции, и то, могут ли попасть под нее в том числе «узники Болотной». Каковы перспективы, с вашей точки зрения?

— За последние полтора десятка лет наша власть не особо проявила себя как великодушная. У нас уже давно не было сколько-нибудь значимых амнистий, практически нет помилования, сложно и непрозрачно реализуется институт досрочного освобождения. К тому же, появилась очень неприятная черта: такие события приобретают крайне неприятные и чуждые истинному милосердию черты шоу. Сначала поднимается пропагандистская кампания, в которой каждый пытается продемонстрировать себя в качестве инициатора, автора единственно правильного мнения, потом — холостой выхлоп. Так называемая экономическая амнистия тому пример (постановление об амнистии, распространяющейся на предпринимателей, Госдума РФ приняла летом этого года. — Ред.). Сколько было слов, фанфар и барабанов! В результате, на такую большую страну, с такими масштабами бедствия, было помиловано всего-навсего несколько сотен человек. Сейчас, к сожалению, происходит примерно то же самое: какая-то амнистия, видимо, будет. Небольшая группа людей действительно пытается сделать так, чтобы она была настоящей, адекватной потребностям общества и масштабу проблемы, а вокруг — рекламное шоу с нескончаемыми гаданиями на кофейной гуще, альтернативными «авторскими» проектами, руганью и взаимными обвинениями...

Я считаю, что амнистия очень нужна. Конечно, это не реабилитирующий механизм, но он позволяет людям, как минимум, выйти на волю. Наш следственно-судебный репрессивный механизм, который уже приобрел черты конвейера, не знающего оправданий, за эти годы напродуцировал такое количество поломанных судеб...  Эти завалы же надо как-то разгребать. Делать вид, что их не существует,  опасно. Тем более что и дела, и категории дел, по которым наибольшее число «назначенных преступниками», хорошо известны. Страна опять начинает жить — как она жила в течение десятилетий прошедшего столетия — темой тюрьмы. Разве это годится для ХХІ века? И потом, уже сегодня зашкаливает уровень напряженности, противостояния, агрессии в обществе. Так что правильно проведенная амнистия может сослужить хорошую службу. А власть, которая хочет быть по-настоящему сильной, обязательно должна быть великодушной и милосердной.

— В завершение прошу вас прокомментировать еще одно важное для России дело — «дело Магнитского». И здесь два аспекта. Во-первых, попытки влияния Запада, которые воплотились в так называемый список Магнитского. Ряд правозащитников ставит под сомнение его эффективность, утверждая, что ответственность должна быть персональной. Во-вторых, непрекращающиеся попытки российских властей достать Браудера. Недавно Интерпол им отказал, ссылаясь на политический характер преследования, но вряд ли это кого-то остановит. Зачем Путину Браудер?

— «Враг государства». Есть такой голливудский фильм. А у нас есть несколько человек, которые носят этот неформальный, но очень «обязывающий» титул. Уильям Браудер оказался одним из них, хотя до определенного момента ничто этого не предвещало. Был период, когда он активно поддерживал действия российской власти, к примеру, арест Михаила Ходорковского. Причем, по удивительному символическому совпадению, именно тогда Браудер совершал сделки, за которые его теперь заочно осудил к девяти годам лишения свободы российский суд, как будто это были не сделки, а некие преступные действия. Теперь он признал, что тогда не понимал, что происходит на самом деле. Думаю, мотивы его преследования вполне понятны. Я не знаю, что преступного сделал Браудер в отношении российских активов, мне не доводилось видеть ничего, что бы это подтверждало. Но я вижу, что его не воспринимают в качестве обоснованно обвиненного в совершении преступления те структуры, которым весь мир доверяет. В частности, Интерпол. Его активность по отстаиванию доброго имени своих сотрудников — прежде всего погибшего в тюрьме Сергея Магнитского — вызывает глубокое уважение. И ему многое удалось.

Что касается так называемого «списка Магнитского», то, во-первых, любая страна может объявить любое лицо нежелательным на своей территории. Это суверенное право государства, которое даже не обязано объяснять мотивы такого решения. Во-вторых, эти меры совершенно не исключают необходимости персональной ответственности перед законом каждого коррумпированного чиновника за содеянное, прежде всего — в своей стране. Ну а в-третьих, судя по силе истерик  некоторых людей во власти  и провластной пропаганды, на что-то больное этими мерами определенно попали.