Вадим Клювгант о "технологиях расправы", которые 10 лет отрабатывались на "деле ЮКОСа", а теперь широко тиражируются по всей стране(обновлено 24.06.2013).

Радио Свобода, Марьяна Торочешникова 19,20,21,24.06.2013

Многие приемы, которые следствие и прокуратура использовали в "деле ЮКОСа", стали примером для плохого подражания другими следователями, государственными обвинителями и начали кочевать из дела в дело. Верно ли это утверждение? Или "дело ЮКОСа" было настолько масштабным, что всем просто стало известно, как работают следователи и обвинители? На вопросы Радио Свобода отвечает адвокат Михаила Ходорковского Вадим Клювгант:

– Я бы заменил союз "или" на союз "и", поскольку в этом деле имеет место и одно, и другое. Если иметь в виду масштабы, то надо говорить, скорее, даже не о масштабах дела, а о масштабах бедствия. Масштаб обвинения запредельный даже для фантаста, и масштаб этих всех надругательств над законом, даже не нарушений, а именно надругательств, таков, что сверхконцентрация образовалась. С другой стороны, несомненно, целый ряд технологий, их можно обобщенно назвать "технологии расправы", отработан именно в этом деле и теперь тиражируется. То, что сейчас можно увидеть в других заказных делах, наверняка найдется в деле ЮКОСа. И еще одно замечание. Некоторые из этих технологий расправы известны отечественной истории, по совсем другим временам, к которым, мы считали, возврата нет. Так что их можно считать новыми технологиями, имея в виду новый исторический период, современный.

(аудиозапись первой части интервью с Вадимом Клювгантом вы можете услышать - ЗДЕСЬ)

Прием 1: "институт заложничества"

– В первую очередь, по тяжести, я бы назвал совершенно бессовестное и беспрецедентное по масштабам использование в "деле ЮКОСа" института заложничества и пыток. Мы знаем про заложников, про пытки, все это было раньше, но для новейшего времени масштаб применения этой технологии расправы вместо доказывания чего бы то ни было просто вопиющий, и я бы это поставил на первое место.

– Заложники – это другие бывшие сотрудники ЮКОСа, родственники...

– По сути, вся огромная компания, все сотрудники оказались в заложниках. Формы заложничества разные: кто-то оказался под арестом, в заключении, включая даже такие совсем уже не поддающиеся описанию характеристики, как пожизненно заключение Алексея Пичугина. И в целом очень много было длительных сроков. Причем от людей даже не пытались скрывать, что они заложники, с ними откровенно и бессовестно торговались: скажи, что нам надо, и пойдешь домой, не скажешь – сядешь. Один из заложников – Василий Алексанян – заплатил за это жизнью. Но именно он на заседании Верховного суда подробно рассказывал, как ему говорили, что оказание ему медицинской помощи зависит от того, даст ли он такие показания, какие нужны следователям: изобличающие, а точнее, клеветнические, то есть лжеизобличающие, в несовершенных преступлениях Ходорковского и Лебедева. Сам Платон Лебедев – первый заложник. От него же тоже этого никто не скрывал, и вообще это не скрывалось, что Платон Лебедев был арестован 2 июля именно в качестве заложника. Расчет был на это.

– То есть сначала послали "черную метку" в виде ареста Пичугина, потом, после того как Ходорковский не образумился с точки зрения властей, уже арестовали Лебедева и потом уже и самого Ходорковского.

– Конечно. Притом что Платон Лебедев был намного ближе к Михаилу Ходорковскому, чем Алексей Пичугин. Это никак не умаляет страданий Пичугина, безусловно, но объективный факт заключается в том, что Платон Лебедев – это ближайший к Михаилу Ходорковскому из людей. А потом этот институт заложников множился: одни арестованы, другие вынужденно уехали, третьи как-то иначе пострадали. И со всеми, кто был взят в этот заложнический оборот, была откровенная торговля – их процессуальный статус в обмен на нужные следствию ложные показания. В подавляющем большинстве люди не сломались и не вступили в эту сделку. Если не в чем изобличать, как ни тужься, результат примерно один. Но сама по себе эта технология, конечно, была не просто восстановлена из самых мрачных времен недоброй памяти, но она была освежена и переведена на какой-то совершенно новый для нынешнего времени уровень.

– Вы видели это в каких-то других делах, которые проходили в России?

– Из самых известных – Магнитский. Кто он, как не заложник? А Развозжаев, похищенный в другой стране, кто он, как не заложник? И тоже понятно было, что от них хотят.

– Вы говорите об известных всей стране делах, но и в регионах процветает институт заложничества для расправы с бизнес-конкурентами, неугодными людьми.

– Безусловно. Михаил Ходорковский говорил еще в самом начале этой расправы, 10 лет назад, что "если мною занимаются генералы, то для кого-то и сержанта хватит или лейтенанта", вот и вся разница. Еще в рамках этой торговли есть торговля статусом – "будучи осведомленным" или "будучи не осведомленным". Это все оставлено исключительно на усмотрение следователя – решить, что написать про этого человека, в чем он был осведомлен, а в чем не был осведомлен, и отсюда сделать вывод о его статусе – виноватого, обвиняемого, свидетеля и так далее. Это отвратительные игрища, и в силу того, что они оказывали самое сильное и самое прямое влияние на человеческие судьбы, я ставлю их на первое место.

Прием 2: "материнское дело и лжепреюдиция"

– 10 лет уже "живет и побеждает" так называемое основное, материнское дело ЮКОСа. Даже номер его широко известен – 184103. И по нему до сих пор работает следственная группа: 11-й год производит какую-то продукцию, вызывает, кого считает нужным, вне всякой связи этих людей с ЮКОСом. Хотя дело было возбуждено в начале 2003 года по эпизодам, связанным с приватизацией ОАО "Апатит", чего только в рамках этого дела уже не понарасследовали. И потом из него, как чертенята из табакерки, выпрыгивают так называемые выделенные дела. Мы уже давно сбились со счета, сколько их. Туда произвольно, по усмотрению следователей, вбрасывается часть материалов, копируется из этого самого пресловутого основного дела, сортируются люди, кто в этом деле обвиняемый, кто свидетель… Кручу-верчу, запутать хочу. И это не только манипулирование делами, это еще и манипулирование доказательствами, и способ их фальсификации и сокрытия. Делается копия с копии, десятки раз перекопированной, а затем это представляется как доказательство. Но какое это доказательство? Уже никакую достоверность материала определить невозможно и концов не найти. Более того, мы много раз сталкивались с тем, что материалы в выделенное дело копируются недобросовестно, не полностью, например, часть документа есть, а другой части нет, так что проверить невозможно. И масштабы такого рода манипуляций с материалами тоже запредельны. Я это называю – процессуальное наперсточничество. Но это очень удобная технология, она позволяет бесконечно длить процесс, создавать видимость следствия, когда уже ни предмета, ни пределов, ничего нет – все бездонно и бесконечно. И для всех, кроме самих причастных следователей, остается тайной, что там они в данный момент расследуют и что следующее оттуда выпрыгнет в качестве продукции. Ходорковский с Лебедевым два раза получали приговор по выделенным делам – один раз на 8 лет, другой раз на 14, потом милостью Мосгорсуда сокращенные до 13.

– То есть в случае, когда существует некое основное, материнское дело, производятся какие-то процессуальные действия по этому основному делу, люди, дела в отношении которых потом могут быть выделены, которые могут стать их фигурантами, даже не подозревают, что это происходит...

– Да, это обязательное условие, все до часа Х делается в тайне. А потом следователи и прокуроры говорят: так это же по другому делу, поэтому мы вас не уведомляли. Вы же в том деле никто. Это тоже делается специально для того, чтобы запутать, скрыть, не дать возможности защищаться. Ведь для чего должен подозреваемый знать, что он заподозрен? Чтобы с этого момента иметь возможность защищаться, спорить, представлять свои доказательства. Именно этому и препятствуют. Более того, еще создают лжепреюдицию, хотя называют это преюдицией. Это действует так: кого-то осуждают по боковому эпизоду, людей второго-третьего уровня, которые, скажем, даже Ходорковского если и видели, то в основном по телевизору, хотя и работали в ЮКОСе. Но их осудили первыми, а потом в дело Ходорковского принесли приговор и сказали: вот, уже все установлено, ничего не надо доказывать. Но при этом ни Ходорковского в то дело не пустили, хотя он говорил и писал, что "я же главарь, так вы меня спросите, как я главарем был, что же вы судите моих членов банды без главаря". Эта лжепреюдиция как одно из проявлений процессуального наперсточничества сегодня просто шагает по городам и весям. Если говорить о самых известных примерах, то это, конечно, "болотное дело". 12 человек, которых сейчас судят, оказывается, поддались призывам неустановленных организаторов. В то же самое время это выделенное дело, в которое сбросили, что посчитали нужным, из основного "болотного дела". А в основном "болотном деле" есть "организаторы", которые вполне себе установлены, которые там обвиняются, а здесь они у нас не установлены. Соединить одно с другим – и уже тоже лжепреюдиция есть, которая будет выдаваться за преюдицию...

– Вы имеете в виду дела, которые рассмотрены в особом порядке?

– Да. И тоже сторговались (смотри пункт первый, заложничество): "ты нам – мы тебе". Хотя насчет "мы тебе" относительно. 4,5 года человеку, который под давлением вроде бы как признал вину, хотя он просто ритуальную фразу произнес, что признает свою вину, а по сути, если прочитать его показания, то там никакого признания ни в каком преступлении нет. Это все тоже отработано в деле века – деле ЮКОСа.

(аудиозапись второй части интервью с Вадимом Клювгантом вы можете услышать - ЗДЕСЬ)

Прием 3: "новояз"

– В этом деле многие термины, которые до сих пор всеми понимались одним образом, и даже многие из них законодательно определены в своем значении, они заиграли новыми красками, не всегда даже понятными. Это сделано в сочетании с совершенно беспрецедентным по масштабам забалтыванием простой сути тоннами пустопорожних бумаг, слов, фраз, в которых еще понять ничего нельзя, потому что все слова в них переворачиваются каким-то другим боком. Яркий пример – как делается смена вывесок, назовем это так. Была компания ЮКОС, в ней была организационная структура, органы управления, подразделения: все занимались своим делом. Следствие вывеску "юридическое лицо компания ЮКОС" заменяет на "организованная группа ЮКОС". И вся деятельность компании становится организованной преступной деятельностью и так и называется. А больше ничего не меняется. И в доказательство распределения ролей в преступной группе приводятся должностные инструкции компании.

Поскольку речь идет о создании видимости – как бы следствие, как бы суд, как бы оценили, как бы доказали – соответственно, нужно создать масштаб, сотни томов дела... Это же не может быть, чтобы такое огромное дело и там доказательств не было. Много страшных слов, этих эпитетов, бессодержательных, но страшных. «Члены организованной группы», все фиктивное, все подставное. Причем этих терминов нет в законе. И еще одно из любимых следствием слов – фактически. То есть вот он продал, а фактически украл. Как это – фактически он украл – не объясняют. Вот он не работал там никогда, но он фактически руководил. Каким способом, что конкретно он делал, как – не объясняется.

– И не доказывается.

– Естественно, доказать же нельзя то, чего не существует. Но хотя бы даже объяснили, лживо, но объяснили как-то. И используется целый набор этих магических слов, этот новояз, как я это называю.

– Сейчас это используется в основном в уголовных делах, связанных с предпринимательской деятельностью в России?

– В основном да, но не только. Я и в "болотном деле" это вижу. "Болотное дело", кстати, по масштабам или по количеству примененных в нем технологий, наверное, наиболее близко примыкает к делу ЮКОСа. Хотя в нем не 200 томов, а под 90, наверное, но по количеству примененных в нем технологий оно очень близко. Там тоже это есть. То есть "массовые беспорядки", а дальше – много-много слов про что-то, что беспорядками на самом деле не является, и в конце опять "массовые беспорядки".

– Или как в случае с Алексеем Навальным по делу "Кировлеса".

– Да. Мы же сразу сказали, что в экономических делах это просто абсолютно копируется. Это клоны, младшие клоны, но там это все просто, можно сказать, один к одному: фиктивные, фактически, подставные...

Прием 4: "уголовное гражданское право"

– Это то, что войдет в учебники для студентов, которых когда-нибудь будут учить, как делать нельзя. Я верю в это и даже по мере своих сил тому способствую всеми не запрещенными законом способами.
Это явление, которое очень точно и образно названо – уголовное гражданское право. То есть с римских времен существует гражданское право как одно из главнейших достижений цивилизации, регулирующее отношения в сфере делового оборота: как продавать, как дарить, как сдавать в аренду, как договоры заключать, все. Частное право, гражданское. Оно предоставляет сторонам большую свободу, только рамочные условия задает: сюда ходи, а вот сюда уже не ходи.

– Из разряда: что не запрещено, то разрешено.

– Да. В рамках дозволенного ты свободен в определении условий сделок и так далее. И там есть правила, а до правил там есть еще некий свой понятийный аппарат, то есть понятия с конкретным совершенно значением. Например, в Гражданском кодексе есть определение слову "безвозмездно". Там сказано, что безвозмездная сделка – это сделка, по которой отсутствует встречное предоставление. Иначе говоря, вспоминая известный мультфильм, безвозмездно – значит даром. Все, больше никакого понимания безвозмездности в гражданском праве нет. Потом приходят следователь с прокурором и говорят: нет, у нас безвозмездность – это другое, это вот как мы решим. Вот мы считаем, что здесь именно безвозмездность, потому что это встречное предоставление на самом деле не встречное предоставление.

– Вы сейчас имеете в виду ситуацию в деле ЮКОСа, при которой оплачивалась нефть, акции...

– Я имею в виду, что стороны договорились: я продаю – ты покупаешь – согласовали цену. В гражданском праве есть норма, согласно которой цена договора определяется соглашением сторон, более ничем. Ну, кроме редчайших случаев, когда она фиксируется или регулируется государством. В остальном у сторон может быть миллион причин, по которым они договорились так, а не иначе, что цена там может быть чуть выше, чуть ниже. Это их дело. А следователь с прокурором говорят: нет, это неправильная цена, это цена заниженная, эта цена завышенная, а мы тут знаем, в Следственном комитете, какая цена правильная. Вот это и называется уголовное гражданское право.

То есть они совершенно игнорируют, в лучшем случае, а чаще всего просто совершают надругательство над пониманием гражданско-правовым, каких-то вот базовых, ключевых вещей, даже законодательно определенных, я уже не говорю про обычаи, про практику делового оборота. Для них эти вещи все звучат и означают то, что они хотят, что им выгодно. И это означает, что экономика страны начинает регулироваться уголовно-правовыми методами.

Вообще говоря, в нормальном обществе в основе всего лежит экономика. Получается, что уголовно-правовыми методами управляется не только экономика, но и через нее вся страна, и общество, и государство в целом. И управляется, и перераспределяется. Потому что в результате этого управления собственность куда-то перетекает и оказывается в нужных местах в нужные моменты.

– По этой логике граждане оказываются фигурантами одного большого уголовного дела под названием "жизнь в Российской Федерации".

– Да. И в 21-м веке подрыв такого фундамента, как институт частной собственности, – это подрыв, вообще говоря, устоев страны. Потому что ведь не стесняются говорить, что этот собственник неправильный, этот собственник фактический, этот по документам, а этот еще какой-то, сколько-то видов собственников они изобрели в этом деле ЮКОСа. Это то, что во времена товарищей Ленина и Сталина называлось вредительство и диверсия. В чистом виде, не меньше. И сегодня в любом совершенно деле, где нет реального преступления, заказном, если это дело о преступлении в сфере экономики, там все это будет обязательно. И решать, какой договор правильный, какая цена правильная и какие сроки оплаты правильные, будет следователь, а не стороны и даже не арбитражный суд, как это должно быть в подобных спорах. Создается параллельная реальность, с помощью Уголовного кодекса. А Гражданский кодекс там совсем не нужен и вообще забыт.

(аудиозапись третьей части интервью с Вадимом Клювгантом вы можете услышать - ЗДЕСЬ)

Прием 5: "крушение права"

– Единство права невозможно обеспечить, если нет единства правоприменения. А венцом правоприменения является суд, судебное правоприменение. И когда оно разрушается, то защиты нет, произвол ничем не ограничен. И вот единство судебной системы обеспечивается тем, что есть суды разных уровней, и они все сведены в единую организацию, живущую по общим правилам. И решения нижестоящих судов пересматриваются по жалобам вышестоящими судами, у которых есть полномочия исправить судебную ошибку. А вот единство судебной практики, то есть правоприменения, обеспечивается прежде всего тем, что решение суда, вступившее в силу, равносильно закону. Не зря же говорят: вступило в законную силу, то есть стало общеобязательным для всех. Даже – страшно сказать – для следователей Следственного комитета и примкнувших к ним прокуроров. Поэтому, если какой-то суд, не важно какой, по уголовному делу, по гражданскому делу, признал установленным некоторое обстоятельство и записал это в своем решении, а решение вступило в законную силу, решение это свято. Пока ты не добился его отмены в установленном порядке, ты не можешь его игнорировать и не можешь по-другому относиться к тем обстоятельствам, которые этим решением установлены.

Мы говорили о лжепреюдиции в сторону обвинительную, когда это им нужно, но, когда им невыгодно, они могут проигнорировать любое количество решений судов, вступивших в законную силу, независимо от того, что этими судами признано. Вот в "деле ЮКОСа" есть более 60 судебных решений, которые прямо не совместимы, то есть являются взаимоисключающими по отношению к основным утверждениям обвинения. Начнем с того, что собственником нефти, которую добыли "дочки", являлась компания ЮКОС, и бенефициаром от реализации этой нефти являлась компания ЮКОС, а значит, больше ни для кого уже места не остается. Если она эту нефть реализовала, получила выручку, эту выручку распределила, все это судами подтверждено, и налоги с этого взяты, где там какое хищение, где для него место?

– Вы сейчас имеете в виду то, что второе "дело ЮКОСа" противоречит приговору по первому делу?

– Да, потому что технологии расправы на каком-то этапе начинают наслаиваться одна на другую, и получается вот это вот "чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй" и уже не поймешь, где конец, где начало, но просто один огромный ужас. Дошли до того, что начинают не просто игнорировать, что само по себе ужасно и недопустимо, а еще и ревизовать вступившие в силу решения. Оказывается, арбитражный суд чего-то не знал, и теперь за него решают, что он там чего-то не учел. То есть берут и порочат другой суд и его решения только на том основании, что оно им невыгодно.

– Ну, ладно, это делают следователи, но почему судьи не соблюдают корпоративную солидарность?

– Потому что судьи в рамках круговой поруки связаны по рукам и ногам, у них нет выбора. Если они будут возмущаться, то они не смогут решить конечную задачу, которая перед всей этой цепочкой поставлена. Если бы суд в России существовал, как ему и положено, в качестве независимого института, независимой ветви власти, я думаю, первое, против чего судьи должны были бы восстать – против такого отношения к судебным решениям. Но поскольку судьи сегодня в другом положении находятся, особенно по таким делам, то и происходит то, что происходит.

– Если доводить эту ситуацию до абсурда, любой судья арбитражного суда, следуя этой логике, может сказать: вы вынесли неправильный приговор, и я своим решением...

– Конечно, эта вакханалия имеет начало, но не имеет конца. Ее только можно остановить каким-то волевым очень сильным импульсом. А так она будет разрастаться, как опухоль, пуская метастазы. Собственно, не будет, а именно это и происходит.

– Такой прием, вероятно, чаще всего используется опять же в экономических делах, правильно я понимаю?

– Да, это в большей степени касается, конечно, экономических дел. Хотя в том же "деле ЮКОСа" такая проблема была и с судебными решениями судов по уголовным делам, когда в приговорах, вступивших в законную силу, тоже были зафиксированы как установленные обстоятельства никак не совмещающиеся с обвинением, например, вторым, но они также были спокойно отринуты.

Прием 6: "саботаж"

– Напоследок, но не по важности, конечно. Я бы это условно назвал – "предприниматель не в том смысле". Это цитата из одного из решений Московского городского суда. На самом деле я здесь имею в виду технологии саботажа уже даже не судебных, не правоприменительных решений, а законодательных решений. То есть худо-бедно, но какие-то точечные послабления или там гуманизирующие изменения в законодательство уголовное и уголовно-процессуальное были внесены за долгую жизнь "дела ЮКОСа", и они имели прямые последствия для главных его фигурантов и остальных его фигурантов. Например, откуда взялась эта фраза "предприниматель не в том смысле"? Это 2010 год – введение в нормы Уголовно-процессуального кодекса запрета на применение ареста в качестве меры пресечения по делам в сфере предпринимательской деятельности. То есть нельзя арестовывать, сказал законодатель. Это, естественно, имело прямое отношение к Михаилу Ходорковскому, Платону Лебедеву, когда шел процесс в Хамовническом суде, где каждые несколько месяцев повторялся ритуал продления их содержания под стражей. (Нужно сказать, совершенно бессмысленный, я уже не говорю про его незаконность, потому что они все были лишены свободы, так как отбывали первый срок, и зачем еще эта двойная решетка – отдельный разговор). Но даже в этом случае, даже при наличии закона, вступившего в законную силу, уже действующего, все равно решили саботировать. Сначала просто не замечали, то есть вышли с продлением, после того как закон уже действовал, и не упомянули о том, что он есть. Мы, защита, об этом громко заявили еще в первой инстанции, но не были услышаны, поэтому повторили доводы в жалобах, но в стенах Московского городского суда при кассационном рассмотрении мы с удивлением узнали, что, оказывается, Ходорковский и Лебедев предприниматели не в том смысле, в котором имелось в виду в законе, вводившем запрет. В каком ином смысле – нам не разъяснили, но вот такая фраза появилась. Потом через много-много месяцев Верховный суд это решение отменил как незаконное, правда, срок продления к тому времени давно истек, то есть никаких практических последствий это не повлекло.

Это был пример такого откровенного саботажа, то есть сначала прямого, методом умолчания, потом методом эквилибристики словесной. И теперь мы это видим, например, последние поправки в уголовный закон, в соответствии с которыми смягчены санкции целого ряда статей о преступлениях в сфере экономики, приговоры должны приводиться в соответствие с новым законом, с обратной силой в отношении людей, уже осужденных. Я не имею в виду ни Ходорковского, ни Лебедева, понятно, что здесь особый случай, под них законы индивидуально менялись, отменялись, что-то еще делалось. Но теперь сплошь и рядом можно увидеть по этой теме приведения в соответствие приговоров, как суд пишет: "это не было предпринимательской деятельностью" или "это была предпринимательская деятельность, но не такая", или "на тот момент она была такая, но еще не было такого закона".

– Нечто подобное происходит и с разъяснениями Конституционного суда о применении условно-досрочного освобождения, что для этого нужно, что не нужно.

– Да, это то же самое. То есть цепочка получается такая: сначала те, кто принимает решения, закрывают глаза на вопиющее беззаконие в конкретном деле и делают вид, что все нормально, потом игнорируют решения таких же судов, как они сами, и разрушают систему правоприменения, всю судебную власть просто подрывают, а потом совершенно неизбежно приходят к тому, что уже и сам закон так же попирают, манипулируют им или саботируют его. Кому, как не суду, показывать пример высочайшего понимания духа, буквы и смысла закона? А суды показывают примеры того, как этой самой словесной эквилибристикой и саботажем не исполнять или искажать, извращать закон, когда это по какой-то причине нужно.

– С другой стороны, это вполне укладывается в логику управлений страной в рамках одного большого уголовного дела на всю страну.

– Конечно. И того явления, которое названо крушением права.

(четвертая часть интервью с Вадимом Клювгантом - ЗДЕСЬ)

– Вы говорили о тех приемах, которые применяли следователи, прокуроры. А судьи что-то новое изобрели, кроме того, что соглашались с предложениями следствия и обвинения?

– Судьи шли в фарватере, не были арбитрами, стоящими над сторонами. Но здесь можно обратить внимание на то, что судьи, обладая все-таки в среднем на круг более высокой квалификацией, а главное, понимая, что с них больше спрос, хотя бы за формальное соответствие того, что они делают, неким критериям, постоянно подчищали за стороной обвинения их брак.

– Эта привычка осталась с советских времен?

– Я бы не сказал. В советские времена я работал следователем и руководителем следственного органа, и на доследование, если что-то подобное происходило, дела прилетали только так. Хотя оправданий тогда тоже не было, но дела, возвращенные на доследование, весьма нередко в суд больше не возвращались. А теперь вот вытягивают за уши. Это стало общим правилом, что очень печально и прискорбно. Мы постоянно это видели в "деле ЮКОСа" и говорили суду: зачем вы выполняете такую неблаговидную роль – суфлера стороны обвинения? Она, сторона эта, сильна априори, а вы еще ее камуфлируете.

– Вы назвали "дело ЮКОСа" делом века, и таковым его считают многие. Во всяком случае, делом века для России. Какие уроки и кто должен вынести из всей этой истории?

– Я всем бы очень посоветовал посмотреть фильм, сделанный в 1960 году режиссером Стенли Крамером. Он называется "Нюрнбергский процесс" и посвящен судебному процессу над нацистскими судьями и деятелями юстиции. Он о том, как была дана очень жесткая, в том числе и с точки зрения наказания, и абсолютно бескомпромиссная оценка роли этой судебной власти, юстиции, в проведении в жизнь неправовых законов, нарушающих права человека и фундаментальные ценности. Я думаю, что основной процесс с большим пониманием и с меньшим удивлением был воспринят в мире, чем этот процесс над судьями, о котором, к сожалению, намного меньше известно.

Происходящее с российской юстиции – это очень серьезная травма, очень серьезное, тяжелое заболевание, которое неизбежно придется лечить всем инструментарием, и хирургическим, и терапевтическим, и всевозможным, но прежде этому всему должна быть дана оценка. Студенты, будущие юристы должны учиться тому, как нельзя.

Еще один урок: можно сделать много печальных выводов о законодательстве, о качестве законодательства, которое позволяет так с собой обращаться. Ну и, разумеется, о том, куда направлена правящая воля, особенно тогда, когда она не контролируется здоровым гражданским обществом.