Интервью с адвокатом Михаила Ходорковского на Radio France International, 15.12.2009

С Антоном Дрелем беседует Галина Аккерман.

В то время как в Москве продолжается процесс Михаила Ходорковского, в Париж приехал один из его старейших адвокатов Антон Дрель. Рассказ о личности Михаила Ходорковского и о том, как он проводит время в заключении. А также о перспективах процесса.

Антон, я бы хотела поговорить с Вами не столько о процессе Ходорковского, сколько о самом Михаиле Ходорковском. Прежде всего, Вы находитесь с ним в живом контакте? Как Вы с ним общаетесь?

Я познакомился с Михаилом Ходорковским в 2000ном году, я был его личным адвокатом. Я никогда не был вовлечен в каждодневную деятельность ЮКОСа, я занимался его личными вопросами. Я был его первым и единственным адвокатом, с которым он встретился сразу после его ареста, 25 октября 2003 года. Я посещал его в Матросской Тишине, был у него в Краснокаменской колонии, в Читинском изоляторе, я продолжаю работать над его делом в качестве одного из его адвокатов в Страсбурге, в Европейском суде по правам человека. Эта работа, подготовка вопросов, связанных со Страсбургом, занимает сейчас мое основное время.

Общаться с ним всегда было и тяжело, и просто. Просто – потому, что он достаточно четко и ясно понимал, что нужно делать, достаточно четко ставил задачи. А почему тяжело – ну есть такая адвокатская поговорка, что чем умнее клиент, тем тяжелее с ним работать. У всех адвокатов Ходорковского, я без преувеличения скажу, чувство, что клиент умнее нас всех вместе взятых. Поэтому нам ему доказывать, как надо вести себя по делу, что мы считаем наилучшим для его защиты – тяжелее, чем при работе с любым другим подзащитным.

В этом и сложность.

Но в целом он – такой же человек, как и все, со своими минусами и плюсами, со своими привычками, частично приобретенными в тюрьме. Разве что он находится под колоссальным психологическим давлением, потому что шесть с лишним лет, 24 часа в сутки за ним идет наблюдение в камере, и он это прекрасно знает. 24 часа в сутки человек смотрит в глазок или в видеокамеру, что делает Ходорковский. Это, конечно, психологически очень сильная нагрузка.

Вы можете получить свидание с ним в любой момент? Как конкретно происходит общение между вами? Через решетку? Через стекло? Посредством переписки?

Адвокаты Ходорковского имеют возможность встречаться со своим подзащитным пять рабочих дней в неделю, в рабочее время, в следственном изоляторе либо в суде. Они имели право встречаться с ним, когда он находился в колонии не более трех часов в день, что было достаточно существенно. Переписываться с заключенным можно по закону только через изолятор или через руководство колонии. То есть официально. Но адвокаты не имеют права передавать что-либо своему подзащитному, и он не имеет право что-либо им передавать. Если передача документов осуществляется в суде, то только с разрешения судьи. О передаче тайных записочек и речи быть не может.

Все адвокаты, которым общаются с ним, понимают, что их общение предельно прозрачно для властей и исходят из этого.

Стало быть, никакого «интимного» общения между адвокатом и его клиентом нет? Все, что вы говорите, слушается?

Все адвокаты Ходорковского презюмируют на 100%, что все их общение абсолютно доступно для соответствующих властей.

А как сейчас держится Ходорковский? Каково его моральное состояние? Все-таки, нынешний процесс, по которому он может быть осужден на второй срок – это страшное испытание.

Я на днях разговаривал с одним из моих московских коллег, который сейчас с ним в суде. Я характеризовал бы двумя словами: Ходорковский борется. Он борется, и эта борьба только укрепляет его.

Чем он занимает свое время? Пока он был в лагере, он там работал в пошивочной мастерской. Достаточно ли у него времени, чтобы читать? Может ли он слушать музыку?

Сейчас у него весь день занимает суд, подготовка к заседаниям. Но в принципе он, конечно, может читать, он заказывает много книг. Я помню, что начальник Краснокаменской колонии говорил мне, что местная почта план по подписным изданиям и по подписке журналов, газет , выписке книг выполнен на 20 лет вперед. Это все он выписывал и, кстати, все эти издания там остались. В Краснокаменской сейчас, наверное, одна из лучших библиотек. И сейчас он выписывает много книг, газет и журналов. У него идет обширная, совершенно официальная переписка со многими писателями. Часть этой переписки мы потом имеем возможность читать в журналах, с Борисом Акуниным, с Людмилой Улицкой, с Борисом Стругацким. В настоящее время идет переписка еще с несколькими писателями.

А вот в отношении музыки есть ограничения, предусмотренные законом. В тюрьме есть радио, которое включается в определенные часы, с фиксированным набором программ. Естественно, нельзя говорить ни об интернете, ни о телефоне, ни о коротковолновом радио. Однако Ходорковский в курсе того, что происходит в стране, потому что он читает газеты, разговаривает с адвокатами, в камере у него есть телевизор, который показывает несколько московских каналов. Конечно, новости из них не почерпнешь, то есть те новости, которые ему нужны, но он как советский человек научился читать прессу между строк. Он говорит, что и новости первого канала для него информативны.

На что надеется сам Михаил Ходорковский в этом процессе?

На самом деле, я готов сказать и несколько слов о прогнозах. В независимом суде обвинение, еще на стадии передачи его в суд, рассыпалось бы. Его пришлось бы отправить обратно для доследования, а затем прекращения уголовного дела. И сейчас у суда есть все возможности, чтобы вынести оправдательный приговор, потому что нет ни состава преступления, ни события преступления нет. Но об этом можно говорить долго, потому что обвинение настолько абсурдно, что даже не юристам, а обычным людям понятно, что украсть всю нефть за пять лет, потом украсть все деньги, потом все это отмыть – это никак физически невозможно.

Если суд будет объективным, то и решение будет объективным. Мы, защита, смотрим на процесс без иллюзий. Мы все понимаем, Ходорковский все понимает. И пока есть возможность бороться, он борется. Что касается того, на что он надеется, Ходорковский – человек, который верит в людей. Он надеется, что сможет доказать свою невиновность и что решение в конечном счете будет не политически мотивированным, а справедливым. Он живет этой надеждой, и она его не оставляет.