Между Читой и Москвой может быть семь часов лета, а может быть месяц-два зарешеченных вагонов и пересыльных тюрем.

Все надеются, что, если Михаила Ходорковского и Платона Лебедева все-таки будут доставлять в Москву, то сделают это спецэтапом: либо самолетом, либо поездом без остановок. Но есть на свете и такая вещь как обычный этап, и сложно гарантировать, что Михаила Ходорковского и Платона Лебедева не захотят провести им. О том, как система умеет доставлять людей из точки «А» в точку «Б», рассказывают те, кто поездил свое в столыпинских вагонах.

Александр Подрабинек, обозреватель «Новой газеты», провел в заключении 5,5 лет за клевету на СССР.

Обычный этап займет около месяца. Но это как повезет или как начальство распорядится. Из Читы Михаила Ходорковского, скорее всего, повезут до Иркутска - в Иркутске пересыльная тюрьма. Потом Новосибирск, Екатеринбург и Москва. Если ему повезет, он остановится только в этих трех тюрьмах, если захотят помурыжить, то завезут и на промежуточные тюрьмы. Я знаю, что однажды людей доставляли из Сахалина в Москву пять месяцев.

Этап это обычно день-два движения в поезде, потом на пересылке можно ждать три дня, неделю, это как бог на душу положит, в транзитных камерах. Камеры разные, могут быть и на четыре человека, если его будут беречь. А могут посадить и в большие камеры. В пересыльной тюрьме в Екатеринбурге я был в камере на 200 человек.

Вагоны похожи на обычные купейные или плацкартные, но перегородки одеты в стальные решетки. Между камерами перегородка сплошная, а в коридор выходят решетки, двери, кормушки. Места не мягкие, а просто деревянные. Если судить по лежачим местам, вагонные камеры рассчитаны на семь человек. Но так практически никогда не бывает, я как-то зашел в камеру двадцать четвертым.

Паек дают от одной этапной тюрьмы до другой, в мое время это было 650 граммов хлеба и какая-нибудь соленая рыба (не думаю, что здесь что-то сильно поменялось с восьмидесятых годов). Обычно конвой более жестко себя ведет, чем надзиратели в тюрьмах.

Кто поумнее, тот соленую рыбу не ел, потому что надо пить, а конвой ленивый, жестокий, и иногда не дают воды. А иногда, наоборот, после соленой рыбы дают много воды, а в туалет не выводят. Но зеки умеют добиваться. Я был свидетелем, как зеки раскачивали вагон. 15-20 человек в каждом купе (а таких купе около 10) начинают дружно переваливаться слева направо, доходит до того, что колеса отрываются от рельс. Прибегает начальник конвоя, начинают разбираться, грозятся, но что-то сделать на этапе во время движения не могут, поэтому, как правило, удовлетворяют требования.

Беспредела со стороны надзирателей в пересыльной тюрьме, конечно, больше. Контингент временный, приехал–уехал… бьют, всего хватает. Что касается самих зеков, то я думаю, претензий к Михаилу Борисовичу у них нет. Этап это место, где лагерное сообщество предъявляет обвинения. Вот идет какой-то человек, а он с администрацией сотрудничал или решетки на камеру варил. Все это может быть предъявлено. Но зековская репутация у Михаила Борисовича не подмоченная: он, наоборот, испытывал давление со стороны администрации. Я думаю, зековское население будет относиться к нему с уважением, потому что все знают, как человек отбывает наказание. Если человек стоит и упирается, когда его пытаются сломать – это основной показатель. В этом смысле никто его не тронет, если только не будет специальной команды от администрации.

Григорий Пасько, журналист, провел в заключении более 3 лет. Обвинялся в измене родине.

Ходорковского и Лебедева могут привезти в Москву завтра. А могут через два месяца. Сошлются на государственную тайну, тайну следствия (тайна - это мудрость идиотов), в конце концов, на то, что… этап - вещь непредсказуемая. У меня был свой опыт этапа.

О «столыпине» в России наверняка слышал каждый. Имею в виду не Петра Аркадьевича, а названный его именем вагон для перевозки заключенных. Слышали из рассказов знакомых, родственников, знакомых родственников, из книг, наконец. Я тоже слышал. И читал об этих вагонах. И представлял себе, каково там было зекам.

Шмон перед этапом - это настоящий шмоняра. Это не тот, что в СИЗО после судов бывает. Проверяли каждую вещь, чуть ли не на просвет. Меня тоже шмонали тщательно, но и особое отношение чувствовалось. Например, разрешили цветные карандаши, хотя по инструкции их не положено иметь.

Потом была погрузка в автозак. С двух сторон – вооруженная охрана с собаками. Я такое видел только в фильмах про фашистов. Выходит, ничего с тех пор не изменилось. Человечество придумывает замечательные новые вещи – мобильную связь, Интернет, роботов всяких. А в деле унижения и принуждения ничего нового, наверное, не придумывается.

В автозаке набилось человек восемь. Говорили о каких-то малозначимых вещах: когда поезд отойдет, на какой путь повезут, когда в Уссурийске будем.

На железнодорожном вокзале Владивостока в тупике стоял спецпоезд со спецвагонами – тот самый «cтолыпин». Снова – охранники в два ряда, лающие собаки… С автозака в вагон мы буквально перепрыгивали. Причем, в вагоне стоял принимающий и чуть ли не ловил нас, как кули, а затем перебрасывал дальше, вглубь вагона.

Охранники – здоровые, крепкие, молчаливые, осторожные. Если что-то не втискивается в систему их восприятия, они сначала бьют заключенного, а потом принимают решение, что с ним делать дальше. Несколько раз я видел, как замешкавшегося зека пару раз оттянули дубиной по спине.

Что такое «cтолыпин»? Это обычный вагон, переделанный в ящик для перевозки осужденных. Весь обшит металлом. Весь в сетках металлических. В том месте, где обычно находятся купе, устроены шесть деревянных полок. Холодно. Темно. Вонюче.

В начале шестого утра поезд двинулся. Я знал, что до Уссурийска езды от силы два часа. Мы ехали около восьми. Часто и подолгу стояли.

…В Уссурийске нас снова перегрузили в автозаки. Быстрей. Быстрей!- поторапливали конвоиры. В спешке один зек забыл в вагоне бутылку с водой. Он было дернулся за ней, но получил такой сильный удар дубинкой по спине, что тотчас вернулся назад.

Арсений Рогинский, председатель Правления Международного правозащитного общества "Мемориал", провел в заключении 4 года. В СССР обвинялся в «подделке документов».

Наши «cтолыпины» это подкидыши: человек проезжает 1000 километров, его выгружают, грузят в тюрьму, и он ждет следующего «cтолыпина», который идет маршрутом. Я в Вологодской тюрьме на пересылке был трижды. Два раза по два дня, в третий раз неделю ждал какого-то подкидыша. Просидеть в пересыльной тюрьме вообще можно сколько угодно, это вопрос маршрута, который они разработают.

Этап, действительно, довольно мучительное дело. Мучительность сводится к следующему: в тюрьме всякая новая общность, к которой ты имеешь отношение, есть испытание для человека. Тебя выводят из камеры и приводят в накопитель, а в накопители уже сидит 5-10 человек, и ты должен как-то с этими людьми контактировать. Потом вас вместе сажают в автозак – это опять отношения, даже если вы едете всего 30 минут. Потом вас привозят к вагону, и начинается погрузка…И с кем-то ты окажешься в одном отсеке? И сколько вас будет в одном отсеке? Вас может быть четверо, но у меня бывало, что и двадцать человек ехало.

Потом тебя привозят на пересылку. Ты входишь в камеру. Там двадцать человек валяется по шконкам, ты должен устанавливать с ними отношения, а потом следующая такая же пересылка, и так далее. Вот эта смена коллективов – это каждый раз довольно серьезное психологическое напряжение для любого человека. Именно в этом самая трудность, а не в голоде, холоде, и даже не в том, как конвой себя ведет. Скорее всего, на Ходорковского конвой будет глазеть с жутким любопытством, как на чудо заморское. Но если прикажут примаривать, будут примаривать.

На этапах устраивают всякие каверзы людям, возможна провокация. Конечно, он Ходорковский, его имя знает вся Россия, и так просто ничего дурного с ним сделать невозможно.

Комментарий адвоката Михаила Ходорковского Юрия Шмидта:

Я исключаю общий этап по многим причинам. В частности, потому что они их <Ходорковского и Лебедева> всегда отправляли отдельным этапом. Кроме того, если они завозили их в Читу незаконно, то отправлять общим этапом через всю страну они не посмеют. Просто побоятся. Общий этап – это адское испытание. Мой отец отсидел 27 лет, и уже после освобождения он рассказывал, что этап и пересылка всегда вспоминаются как страшный сон.